Москва плыла, как гнилой айсберг в море амфетаминового дыма. Пять таблеток лирики – и я стал сейсмографом, дрожащим от каждого шага по этому асфальтовому пеклу. Дворы сжимались, как кишки бетонного монстра, а узбеки – их было трое, или тридцать? – пронеслись мимо, сверкнув зубами и кривыми взглядами. Они знают, – подумал я, впиваясь ногтями в ладони. Сейчас вырвут горло, как псы. Но они растворились, оставив за собой шлейф махорочного дыма и мою паранойю, липкую, как смола.
Хостел врос в стену, как гриб-паразит. За стойкой – кансьержка, существо с лицом куклы Барби, которую забыли в микроволновке. Ее глаза – два лезвия. «Ключ», – сказала она, и я ждал, что ее челюсть треснет. Только тронь меня, пиявка, – бормотал я про себя, чувствуя, как адреналин стучит в висках. Отгрызу ухо, брошу его тебе в прокуренные легкие, посмотрим, закашляешь ли ты кровью.
На кухне пахло тлением и надеждой. Холодильник гудел, как умирающий космический корабль. Внутри – пакет кефира с чужой фамилией и багет, твердый, как дубинка ОМОНа. Я впился зубами в хлеб, крошки падали на пол, словно пепел после взрыва. Кефир тек по горлу – холодный, кислый, как слезы клоуна, который понял, что цирк сгорел.
Кровать была капсулой для самоуничтожения. Пружины впились в ребра, матрас шептал: Ты уже труп, просто еще не начал вонять. Потолок кружился, рисуя спирали – может, это карта побега? Или просто галлюцинация, пока мозг размазывается по черепу, как варенье по асфальту.
Где-то за стеной смеялись. Или плакали.
Спал, прижав к груди украденный из столовой нож.
-–
День 19. Алтуфьево. Ковчег для лузеров.
Комната. Соседи за стеной – два гомика, стонущие под дешёвый техно. Дверь подпираю тумбочкой, словно готовлюсь к зомби-апокалипсису. Новый сосед – парень в кроссовках с дыркой на пятке. Просыпаюсь от храпа: он спит на полу, свернувшись калачиком, как пёс. Утром его вышвыривают. «Здесь даже отбросы не задерживаются», – думаю, жуя вчерашний хлеб.
-–
День 21. Ресторан «Цирк».
Перевели в центр. Шеф-повар – мужик с татуировкой «Бог ненавидит слабаков» на шее. Коллега тычет пальцем в официанток:
– Тут три гея, две лесбиянки… цирк уродов!
Смотрю на него: лицо – как мокрая губка, глаза – две прокисшие вишни. «Главный урод здесь – ты», – не говорю вслух. Разносил борщи, притворяясь человеком.