-–
День 28. Последняя смена.
Украл два стакана Jack Daniel's – бокалы звенели, как мои нервы. В сумку запихнул йогурт с черникой. «Это не кража. Это компенсация за сломанную психику», – рационализирую, пока бегу к автобусу.
-–
Эпилог. Дорога домой.
Автобус. Сиденье впивается в рёбра. В кармане – 500 рублей и чек из аптеки. Месяц Москвы выжег душу, оставив пепел. За окном – серое небо, одинаковое и там, и здесь.
Оказалось, всё просто: чтобы выжить, надо стать призраком. Невидимым. Без запаха. Без имени.
Москва не съела меня. Она пережевала – и выплюнула обратно.
-–
«Москва не оставляет шрамов. Она стирает кожу. И ты даже не кричишь – ты уже привык».
-–
P.P.S. Если найдёте эти стаканы – верните шефу. Пусть подавится.
ПРОЛОГ I: КАМЕНЬ, КОТОРЫЙ УКАЗАЛ НА ДНО
Сочи. Город-призрак, застрявший между морем и горами, как прокисший бутерброд в зубах пьяного туриста. Октябрьский воздух висел тяжёлым одеялом, пропитанным запахом гниющих водорослей и чьей-то несбывшейся мечты о курортном романе. Меня звали Андреем, но это имя теперь казалось чужим – как бирка на трупе в морге.
Увольнение из отеля «Альфа» я встретил с облегчением. Последние полгода я выливал в себя дешёвый ром, наблюдая, как богатые ублюдки в панамах за 10 тысяч рублей размазывают по стейкам икру, которую им приносили на серебряных подносах. «Стойка бара – это фронт, – думал я тогда, – а я – солдат, стреляющий в себя из шота за шотом». В тот день, когда менеджер с лицом пластикового манекена сказал «ты уволен», я выпил залпом весь текилу из бутылки под стойкой. Мир превратился в калейдоскоп из осколков стекла и смеха горничных.
Бабавоз приехал на рассвете. Его «Жигули» цвета ржавой крови вползли во двор, скрипя тормозами, будто старик, сползающий в могилу. Мы молча загрузили чемоданы – вернее, два рюкзака и пластиковый пакет из «Пятёрочки». Дед, сдавший нам комнату, напоминал гнома из ада: сгорбленный, с глазами-щелями, он ковырялся в своём царстве из холодильников, стиральных машин и прочего металлолома, словно собирал армию для восстания машин.
Комната на втором этаже пахла сыростью и смертью тараканов. Балкон, заваленный окурками, смотрел во двор – на свалку, где дед каждое утро проводил ритуалы, стуча молотком по железу. «Он или чинит, или разговаривает с демонами», – подумал я. Кровать была одна, узкая, как гроб для близнецов. Мы легли, не раздеваясь. Бабавоз повернулся к стене, я – к окну. Холод пробирал до костей, будто в комнате жил призрак, высасывающий тепло.