Если вы внимательны, вы увидите это и в себе).
Однако наше бытие неизбежно зависит от повторяющихся разлук, повторяющихся развивающих отъездов, все дальше и дальше от архаичного, безопасного места. Дрейфуя в этом танце жизни, мы испытываем ностальгию – слово, греческое происхождение которого означает "боль по дому". Мы должны помнить, что эти две программы – прогрессирования и регресса – борются в нас каждый день. Когда желание "вернуться домой" берет верх, мы предпочитаем не выбирать, спокойно сидеть в седле, оставаться среди привычного и удобного, даже если оно усыпляет и опустошает душу. Каждое утро близнецы-гремлины – страх и вялость – сидят у изножья нашей кровати и ухмыляются. Страх перед дальней дорогой, страх перед неизвестностью, страх перед вызовом величия пугает нас, заставляя вернуться к удобным ритуалам, привычному мышлению и знакомому окружению. Постоянно испытывать страх перед жизненной задачей – это форма духовного уничтожения. С другой стороны, летаргия соблазняет нас вкрадчивым шепотом: откинься назад, расслабься, оцепеней, успокойся на время. …иногда надолго, иногда на всю жизнь, иногда в духовном забвении. (Как посоветовал мне один друг в Цюрихе: "Если сомневаешься, возьми шоколад"). Однако путь вперед грозит смертью – по крайней мере, смертью того, что было привычным, смертью того, кем мы были.
Эту фундаментальную амбивалентность можно увидеть в стихотворении Д.Х. Лоуренса "Змея". В стихотворении рассказчик спускается к деревенскому колодцу, чтобы набрать воды, и встречает там змею, которая царственно восседает на солнце, не обращая внимания на говорящего. Они разглядывают друг друга. С одной стороны, рассказчик восхищается величием существа, с другой – боится его. Невыносимое напряжение нарастает, и оратор бросает в змею свое ведро. Его побуждает к действию осознание того, что змея решает войти в глубины, те самые глубины, которых боится оратор. Он пытается убить свой страх, нападая на животное, подобно тому, как люди нападают на геев за то, что они вызывают неосознанную неуверенность в собственной сексуальной идентичности, или на меньшинства за то, что они просто не такие, как те, что попадают в узкие рамки эго. Страх рассказчика перед глубиной понятен, но в суровом самоосуждении он считает, что встретил одного из властелинов жизни, ужаснулся вызову на большую встречу и теперь должен вечно жить с ничтожной душой.