Рабочие Tesla, чьи зарплаты режут на фоне инфляции, – не воины духа, а статисты в спектакле прогресса. Их электромобили – не колесницы будущего, а предметы статусного потребления, собираемые в поте лица теми, кому не хватает на бензин для старого "Форда". Здесь нет места для ницшеанского "да" жизни – только усталое "ну ладно", произнесённое перед очередной сменой. Ветряки крутятся, как Сизифов камень, угольные ТЭС дымят, как дыхание умирающего Левиафана, а человек остаётся внизу, прикованный к симулякрам, что заменили ему подлинность.
Заратустра стоит среди этого пейзажа, и его голос тонет в гуле турбин. Его проповедь о сверхчеловеке звучит нелепо там, где люди не хотят слушать, а хотят смотреть. Его горы были местом, где рождались мысли, где воля обретала форму. Но здесь, в низинах нищепанка, мысль растворяется в шуме уведомлений, а воля – в алгоритмах, что решают, что нам любить, о чём мечтать. Он видит роботов Tesla Bot, что машут руками без цели, и понимает: это не сверхчеловек, а пародия на него – железный Франкенштейн, собранный из обломков несбывшегося.
Впервые Заратустра не знает, что сказать. Его время не пришло, и, быть может, не придёт вовсе. Мир симулякров не жаждет пророков – он жаждет новых шоу, новых голограмм, новых ветряков, что будут вращаться на фоне старых ТЭС. Сверхчеловек умер, не родившись, а человек остался – с лопатой в руках, с экраном в кармане, с мечтой о Марсе, что никогда не станет ближе. Нищепанк – это его царство, и Заратустра, спустившись с гор, стал лишь тенью среди теней.
Заратустра стоит среди ветряков и угольных ТЭС, его взгляд скользит по горизонту, где дым смешивается с облаками, а лопасти турбин режут воздух без цели. Он не нашёл сверхчеловека, но, быть может, его ждёт другое видение – мир, где технологии вознесли бы человека над пропастью? Мир, что грезился не только Ницше, но и фантастам XX века, чьи слова рисовали города из неона и стали, где машины сливались с плотью, а воля к власти обретала форму в дерзких актах бунта против Бога и природы. Это был киберпанк – мечта о технологическом возвышении, обещавшая сверхчеловека не через дух, а через кремний и проводку. Но вместо этого Заратустра видит лишь тени – обломки той мечты, что рассыпались в пыль нищепанка.
Киберпанк родился в умах таких, как Уильям Гибсон, чей "Нейромант" стал манифестом новой эпохи. Это был мир "высоких технологий и низкой жизни", где небоскрёбы пронзали небо, а в их тенях кишели хакеры, киборги и ренегаты. Гибсон рисовал будущее, где человек не просто использовал машины, а становился с ними единым – тело пронизывали импланты, разум сливался с сетью, а границы между плотью и кодом растворялись. Это была мечта о возвышении: технологии как инструмент, что вырвет нас из животного состояния, даст силу сверхчеловека, пусть и в искажённой, тёмной форме.