Также это давало Шаховской возможность потихоньку исчезнуть. Но Шаховская стояла как вкопанная.
Вася попытался послать ей Взгляд.
Он не мог ни рукою махнуть, ни подмигнуть, ни даже в упор уставиться – это на него сейчас гарпия смотрела в упор, – но что мог, он сделал. Это ни к чему не привело.
«Константин Петрович, посылайте флюиды».
«Что, прости?»
«Подпихните её, я не знаю, силою мысли».
«Я тебя не могу подпихнуть силою мысли, а ты вон чего хочешь. Пусть Константин Николаевич подпихивает. – С упавшим сердцем я осознал, что не в правилах Константина Николаевича ретироваться без боя. – Не останавливайся, скажи, что не успеваешь до понедельника».
Свою лепту неожиданно внёс и Мурин, увидевший в Васиных словах нехороший намёк.
– Это были вавилонские ивы, – мрачно и отчётливо сказал он из-за Васиной спины.
– Ольга Павловна, я не успеваю раньше понедельника, – сказал Вася.
– Какие ивы? Какой понедельник?!
– Вавилонские, – сказал Мурин.
– Ближайший, – сказал Вася.
Шаховская засмеялась.
Это был свободный, необдуманный смех, и прозвучал он издевательски. Ольга Павловна забыла про Васю. Ольга Павловна забыла про вавилонские ивы. Она развернулась.
– Смеёмся, Шаховская? – спросила она зловеще. – Её милости смешно-о? – Почти сразу же, не дожидаясь ответа (которого вопрос и не предполагал), она перестала замечать преступницу и обращалась теперь к широкой аудитории. – Они всегда смеются! Они Иронизируют! Что бы ни произошло в стране действительно важного, можете быть уверены: на их лицах появится Кривая Ухмылка. – Её маленький ярко накрашенный рот старушечьи сморщился, и я ошибочно подумал, что Ольга Павловна изображает или передразнивает Кривую Ухмылку. – Так что меня это нисколько не удивляет. – Одни слова она выделяла голосом целиком, в других словно раскрашивала в яркий цвет прописную букву. – Это… это просто очередная Марианская Впадина Безнравственности. Наши либеральки не считают нужным хоть как-то себя сдерживать.
– Не надо так со мною, – сказала Шаховская в пространство.
Консервативная революция, которой она так верно и несчастливо служила, породила собственных чудовищ и собственную демагогию.
Шаховская презирала не только наличную либеральную оппозицию, но и демократию как таковую, но она никогда не пользовалась словами «либерасты», «белогондонники» и им подобными. Прежде всего это были вульгарные слова, и вульгарности она не выносила. Задыхаясь среди людей, которые понимали только собственные шутки, и те – весьма незамысловатые, она должна была невольно спрашивать себя, чем же это лучше опостылевшей обществу манеры говорить с нарочитой снисходительностью и подковырками,