Моя попытка объяснить, что агитация в данном случае вредна, не увенчалась успехом. Естественно, Миша сбегал за коньячком (оказывается, он уволился и получил расчётные), нарезал яблок и предложил тост:
– За красную, прекрасную, свободную отдельно взятую Платоновку! Ура, товарищи! – Кружка взмыла к потолку.
– Ура, – прошептал я, но не стал пить.
Это было первое сентября. Он уехал. В военкомат ему следовало явиться двадцатого ноября на медкомиссию. Ещё мы смутно надеялись на то, что призыв отменят из-за эпидемии ковида, но на это ничего не указывало.
Когда Миша уехал, наша квартира (убежище) оказалась просторной и стала пахнуть как-то по-другому. Я навёл порядок, отчего жилище, кажется, помолодело.
Вечерами я пил чай, глядя в окно мансарды; гулял иногда. Тоскливое время. Оно заставляло меня смотреть на самого себя, не моргая. Что-то подсказывало мне, что придётся свыкнуться с этим состоянием, примириться с ним, как с конвойным в камере пожизненного заключения.
В успех идеи с выборами, именно ввиду её изящества, я не верил. Сложные задачи решаются просто, а не элегантно. Миша активировался лишь в малых группах, среди единомышленников. Оказываясь на миру, он пасовал, не чувствовал прочность собственного позвоночника.
Ничего не получится, но кто мешает надеяться? Миша бы это назвал: «голимый идеализм».
Прошло две недели, и без предупреждения ранним утром (первый рейс) явился Миша. Он разбудил меня и ту девушку, которая спала в моей постели. Я способен, посидев, подумав, припомнить её имя, но не хочу. Минувшим вечером я гостил в чужой для меня компании. Она там хозяйничала: подавала закуски и бросала в бокалы лёд. На балконе во время перекура наши взгляды встретились и ни о чём больше, как друг о друге, мы уже не могли думать. Как бы случайно она и я ушли раньше всех. Старый таксист привёз нас ко мне в полночь. Луч луны опускался ровно на кровать и казался айсбергом. Мы отчаянно грели его до спасительного и освежающего рассвета.
Девушка вскочила и убежала в туалет. Миша подметил, что она похожа на доярку. Видимо, всё дело в тяжёлой белой груди, которая едва укрылась за моей рубашкой. Миша проводил её взглядом, а потом отметил:
– Революционное утро!
Бедняга был пьян, и нехорошо пьян. Я не смог не заметить, что он в крутом пике вот уже несколько дней. Каждая новая доза – попытка сохранить ту тонкую грань, которая разделяет состояния: плохо и чудовищно.