Она жила в небольшом вирджинском городке, в громадном каменном доме на берегу реки Джеймс, была очень набожной католичкой и обладала весьма крупным состоянием, об источнике которого мне ничего не было известно. Я отчетливо помнил лишь общее впечатление доброты и глубины, которое она производила на всех, кто ее знал.
Однако, в моих воспоминаниях о тех годах всегда присутствовала одна загвоздка, которая, честно говоря, до сих пор пугает меня до чертиков: сколько бы я ни пытался вспомнить что-либо еще, относящееся к моей жизни в Клермонте, я будто упирался в стену, из-за которой сочился мутный туман страха и безумия – и проникнуть за эту стену я не мог, несмотря на все мои старания!
Вам может казаться, что я немного преувеличиваю. Да что уж там – вы можете даже подумать, что сейчас я вам откровенно вру (вот ведь занимательный оксюморон!) Но можете не сомневаться: если бы я тогда мог выбирать – поехать в Клермонт, или попытаться аргументированно убедить всех обрезанных жителей Уильямсбурга отведать лестерширского свиного пирога на пасху, то маца там давно уже продавалась бы только в аптеках по пол унции на руки и только с письменного разрешения ребе Мойше Шлиссельбаума!
В которой я теряю аппетит
Не прошло и сорока минут, как я и моя сотрудница Кэти, симпатичная долговязая девица, подъехали на ее стареньком открытом зеленом «Мустанге» к одному зданию на Тридцать седьмой Западной в Нью-Йорке – ну, вы его знаете, там еще над входом висит такой здоровенный бургер с отгрызенным боком.
Предположу, что насчет Кэти у вас, максималистов, сразу же возникли тысячи разнообразнейших вопросов вроде: «А большие ли у нее (…), Джо?» Ну так вот вам мой ответ: если бы ее (…) вдруг стали больше, вы бы, наверное, захотели вернуть все обратно; но будь они хоть чуточку меньше, то она не получила бы от меня эту работу, компренде?
Отмечу, что стыдливые троеточия, да к тому же еще и забранные ханжескими скобками, появились здесь по настоянию моего издателя Рональда вместо слова, пользующегося столь заслуженной популярностью среди самых моих маленьких читателей – и только потому, что он надеялся избежать присвоения этой книге возрастных ограничений в некоторых юго-восточных штатах. А то, что мой придирчивый цензор оставил без внимания употребление этого же слова во всех без исключения остальных пятидесяти четырех главах данного манускрипта, объясняется весьма просто – этот зануда почему-то уверен, что ни один ребенок не осилит и дюжины его страниц!