В Гарварде одним из близких друзей Элиота был Конрад Эйкен (Conrad Aiken, 1889–1973). Вернее, «относительно близких». По меткой характеристике, данной Тому Т. С. Мэтьюзом, «у него не было близких друзей ни тогда, ни позже. Конрад Эйкен сблизился с ним не меньше, чем кто-либо иной, но только ценой собачьей преданности: он был подобен верному Ахату (другу Энея. – С. С.), которому Элиот покровительствовал, порой насмехаясь, а иногда жестоко третируя»[59].
Эйкен тоже стал известным поэтом. Элиот, однако, выражал недоумение, что из них двоих, «обладавших примерно равным талантом», Эйкен остался недооцененным – его признание свелось к нескольким американским премиям. Оба друга входили в редакцию «Harvard Advocate». В отличие от Элиота, выросшего в благополучной семье, Эйкен осиротел в 11 лет: его отец, врач-хирург, убил жену и покончил с собой. Конрад воспитывался у родственников. Он оставил яркие воспоминания о Гарварде и студенческих годах, проведенных с Элиотом:
«Сорок лет назад Кембридж <…> во многих отношениях все еще оставался деревней. Сирень и белые заборчики из штакетника под сенью вязов, запряженные лошадьми цистерны для полива улиц, покрытых слепящей пылью летом, дощатые мостки, которые укладывались поверх тротуаров зимой и убирались весной, сани, скользящие по снегу, и надо всем звон ужасного колокола в колледже. Были ли мы тогда, как младшекурсники, веселее, чем сейчас? Да, при всех обстоятельствах <…> и мое самое раннее отчетливое воспоминание <…> о нашем герое – это как о необычайно привлекательном, высоком и скорее щеголеватом молодом человеке с улыбкой, похожей на улыбку ламии (ламия – пьющий кровь мифический монстр с телом змеи, но головой и грудью женщины. – С. С.), который выглянул из дверей Lampoon и, увидав меня, внезапно меня обнял – в то время как из окон над нашими головами доносился шум вечеринки с пуншем <…> “А это, – заметил мой удивленный спутник, – если Том вспомнит это завтра, ввергнет его в агонию смущения”. И вне всякого сомнения, так оно и произошло, ибо он был стеснительным».
К слову, сам Эйкен был небольшого роста, рыжеволосым и веснушчатым.
«Впрочем, – счел нужным уточнить Эйкен, – это ни в коем случае не делало его необщительным. Ибо если мы первоначально встречались как члены редакции