Но, как бы Ярослава ни старалась избегать Мирослава, судьба, казалось, нарочно сводила их вместе. Однажды, возвращаясь домой из мастерской отца, она столкнулась с князем на узкой лесной тропинке.
Мирослав был одет в дорогую соболью шубу, на его пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями. Он выглядел как гость из другого мира, чужой и непонятный в этой заснеженной глуши.
– Ярослава, – сказал он, слегка поклонившись. – Рад тебя видеть. Гуляешь одна в лесу? Не боишься волков?
– Волков я не боюсь, – ответила Ярослава, стараясь держаться уверенно.
– А что же ты тогда боишься? – лукаво спросил Мирослав, приближаясь к ней. Ярослава сделала шаг назад.
– Я никого не боюсь, князь Мирослав. Просто… мне пора. До свидания.
– Постой, – остановил ее Мирослав, протягивая ей руку. – Позволь мне хотя бы проводить тебя до деревни. Я волнуюсь за твою безопасность.
Ярослава колебалась. Отказать князю было бы невежливо, но оставаться с ним наедине ей совсем не хотелось.
– Оставь это, князь. Пути наши не пересекаются и не пересекутся никогда. В деревне много девиц, – она слегка подняла подбородок, глядя ему прямо в карие глаза, – Которым польстит твое внимание. А я… Я трава полевая, что солнцем обдута и ветром исхлестана. Не место мне в княжеских хоромах, князь.
Князь хмуро сдвинул брови. В его глазах мелькнула досада, быстро сменившаяся холодным любопытством. Он привык, что его желания исполняются, а отказ встречает впервые.
– Неужели нет ничего, что могло бы изменить твое решение, Ярослава? – спросил он, в его голосе послышались металлические нотки. Ярослава вздохнула. Она знала, что князь не из тех, кто легко отступает.
– Ничего, князь. Я ценю твое внимание, но сердце мое свободно и не желает быть занятым кем-либо, кроме… – она запнулась, – кроме самой свободы.
Мирослав, чуть скривив губы, словно откусил от кислого яблока, продолжал сверлить Ярославу взглядом.
– Время – ценный ресурс, княжна. Не стоит его тратить на ветер, – процедил он, явно намекая на то, что ее отказ – это не просто каприз, а дерзкая глупость.
И тут, словно из-под земли, вырос Добрыня. На голове у него красовался нелепый венок из высушенных полевых цветов, а в руках он держал огромную бутафорскую дубину, вырезанную из тыквы. Он подошел, пританцовывая, и запел фальцетом, что-то невразумительное о любви и репе: