Прилетел кулик:
– Соня, соня,
Дай стоя.
– Нет, кулик,
У тебя велик,
У меня мала.
Так и не дала.
– Это загадка? – спросил он.
– Это разгадка! – передразнила она. – Ну вот ещё запиши:
По деревне девка шла,
Шишку мёрзлую нашла,
Отогрела у чела —
Шишка прыгать начала.
«Чело» – это у нас печка. А что такое шишка – понятно?
– Понятно. – Он оторвался от тетради и посмотрел ей в глаза. На этом она его поймала и пошла в наступление:
– А ты как по этому делу? Только записываешь? Или сам умеешь? Тебе уже лет двадцать?
Он кивнул и зарделся – было ему только восемнадцать.
– Ну давай ещё пару частушек спою, а там посмотрим. Только нужно под водочку, чтобы распеться.
Цыган цыганке говорит:
У меня давно стоит…
На столе бутылочка,
Давай-ка выпьем, милочка.
Вынесла белую четвертушку, разлила по стопочкам, чокнулись.
– За нас!
Выпив, она уже раскованным и чуть охрипшим голосом спела:
Ты ебись, а я не буду,
Мой цветочек аленький.
У тебя пизда большая,
Мой хуёчек маленький.
И ещё выпили. Стало жарко.
– Я сегодня на ночь печь затопила. – Она придвинулась к нему и потянулась рукой. – Как там у нас шишечка, отогрелась? – И стала гладить, лаская и жалея. – «Мой хуёчек маленький». Ничего, мы его подрастим. Вырастет у нас молодой дубок. Ох, жарко… – Стала стягивать сарафан. – Помоги с застёжкой.
Скинула, оказавшись в лёгкой белой блузке и короткой юбке, обняла его и стала жарко целовать, прижимая к груди. Взяла его руку и полезла ею к себе под юбку, чтобы он ощупал её снизу. Потрогала его шишечку.
– Надо ещё поработать. Ох, грехи наши тяжкие. Давно этим не занималась. Да и мальчонки такого сладкого давно не было.
Опустилась пред ним на колени, расстегнула, обласкала ладонью и прильнула ртом…
Потом, когда уже стало совсем жарко, сбросила блузку и юбку и поразила его крупными крепкими грудями. Усмехнулась:
– Ну что, ядреная баба?
Уткнув его лицо в ложбинку, прошептала:
– Чуешь, как свежестью пахнет. Это я на речку ходила, полоскалась. Для тебя.
От всего её тела и впрямь пахло речной свежестью. Руки у неё до плеч были загорелые, ладони шероховатые, губы обветренные, а тело – белое и нежное, как будто она в молоке искупалась. Он никогда не думал, что женское тело так надолго сохраняет молодость. Лицо – лет на сорок пять, а тело – на тридцать.
Шишечка у него между тем и вправду отогрелась. Она положила его на себя, охватила руками и ногами, стала зацеловывать, убаюкивать и вдвинула шишечку в себя, обращаясь бережно, как с воробушком, который только расправляет крылья в свой первый полёт. Воробушек наливался силой и начинал бушевать, а она постанывать.