Ю.Б. выдохнул, ощущая, как лопается натянутая между лопатками пружина. Каноническая статуя поэта на Тверском бульваре превращалась в человека – язвительного, наполненного противоречиями, слишком живого для бронзы.
– Я хотел бы понять… – начал Ю.Б., но Пушкин перебил его, нетерпеливо взмахнув рукой:
– Понять? Тут и понимать нечего! – он заходил туда-сюда, словно был заперт в собственной комнате, а не в зеркале. – Они держат нас, как собак на случке: то поводок натянут, то ослабят. Медаль повесят, пенсион дадут, а потом – цензурным ножом по живому! – он подошел к самой грани зеркала и прижал ладонь к стеклу. – Иди сюда, актер. Хочешь увидеть, как это – быть признанным и непризнанным единовременно?
Ю.Б., сам не понимая зачем, прикоснулся к зеркалу. Стекло под пальцами стало мягким, как подтаявший лед. Комната вокруг подернулась туманом, в ушах зашумело, будто он нырнул в воду с высоты, и звуки стали глухими, подводными.
В ноздри ударил запах полыни и сургуча. Ю.Б. моргнул. Он сидел за столом в кабинете с оклеенными зелеными обоями стенами, перед чернильницей и листами бумаги, испещренными правками. Руки – чужие, с характерными чернильными пятнами – двигались непривычно, перо скрипело, словно протестуя против спешки.
Сознание раздвоилось: он был и Ю.Б., и Александром Пушкиным, лихорадочно дописывающим последние строки стихотворения. За окном, затянутым морозными кристаллами, угадывался Петербург 1836 года – тени прохожих, клубы дыма из печных труб, скрип полозьев по укатанному снегу.
В голове звучали строки: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». И тут же рядом, вторым голосом: «Виельгорский не возвращает карточный долг, а Наташе нужны деньги на бал у австрийского посланника».
Ю.Б. физически ощутил, как сознание Пушкина разрывается между разными реальностями: поэтического бессмертия – и житейских дрязг, вечных ценностей – и сиюминутных желаний.
Дверь кабинета приоткрылась. На пороге возникла Натали – не портрет из учебника, а реальная женщина: уставшая, с темными кругами под глазами, с двумя морщинками между бровей, которые портретисты обычно не рисовали. Но при этом невероятно красивая – той вызывающей красотой, которая вызывает не только восхищение, но и раздражение, как украшение, слишком дорогое для скромного дома.