– Видения, ржавый нож – наместник нервно дёрнул щекой, – это всё суеверия и дьявольское наваждение. Доказательством быть не может. Отвечай, как на духу, отчего ты набросился на Гришку, на слугу Жирослава… Лютовича?
– Оттого, что у него был отцовский нож в руках. Тот самый, с которым отец в город ушел. Убили они отца. А серебро за коня себе забрали. А этот… он нож отцовский себе взял! Такой нож не спутаешь! Отец сам на нём резьбу делал, на рукояти. Другого такого ножа нигде нет!
Толпа вокруг загудела, переговариваясь.
– Молчать! Суд идёт! – взревел вирник.
– Ты же сам говорил, мол, отцовский нож где-то там воткнут и поржавел?
– То другой нож. Давно уже воткнут. Отец новый нож с тех пор купил. Да резьбу на ручке сам сделал. С тем ножом и ходил всегда… Я этого Гришку с поличным поймал, с тем ножом, который он с отца убитого взял! Я его за руку хвать! Откель, говорю, нож? А он меня ударил, стал вырываться. Я и закричал про убийство, позвал людей. Люди его скрутили. Ну, и меня тож. А я и так бы пошел. Я сюда пришел Правды искать. Не сбегу.
– А сам-то ты видел, кто убивал, как убивали? Или, может, другой кто своими глазами видел, как того Афоню убили?
– Сам не видел. Но мы с Щуром хорошо уже всё про убийц разузнали. Скажи им, Щур!
Наместник перевёл взгляд на старика.
– Афанасий, Страшков сын, продал коня Захару Завидовичу, за две гривны монетками, да за браслет серебряный, витой, ценой в гривну кун. Так? – Щур оглянулся на Захара и тот кивком подтвердил его слова.
– Потом Афоня пошел покупать топор и косу у кузнецов. Так? – Захар снова кивнул, подтверждая.
– Нашли мы и того кузнеца, который косу ему чуть не продал. Вот он, этот кузнец. Мастер Климята, верно ли я рассказываю? Помнишь Афоню?
– Помню. Верно, – дюжий детина в прожженном во многих местах кожаном фартуке чуть выступил из толпы и кивнул.