Гражданский губернатор брал в руки бумагу с гербовой печатью царя-государя и повторял из раза в раз одно и то же:
– Вы обрекаете себя на судьбу стать женой каторжного. Ни титулов, ни привилегий. Ни будущего Вашим детям, ни счастья нынешней Вам жизни.
Екатерина Ивановна крепко сминала в руках перчатки.
– Это всё мне известно со слов государя. И сейчас, как и тогда, я согласна со всем. Только лошадей, запрягите, пожалуйста, и пустите меня к мужу.
С той самой декабрьской ночи Катя знала почти каждый день путь своего мужа: Петропавловская церковь, разговор с царём, казнь товарищей, ссылка, и вот теперь его следы уводили во глубину сибирских руд. Нерчинские рудники. Она была готова следовать, без остановки, и со дня приезда в Иркутск так по-прежнему не вынула ни одной вещицы из сундука. Ведь этот город лишь остановка, малая и не долгая. Но указами, шедшими из Москвы, отправление затягивалось: из сентября в октябрь, из октября в ноябрь. Задержать и не допустить.
– Вы устали, верно, пока шли до моего дома? Вам бы, Екатерина Ивановна, отдохнуть, – говорил одинаково быстро Иван Богданович, и тем заканчивалась каждая встреча.
В этот раз, помолчав, ради шутки он добавил:
– Изволите пойти до рудников сами – ваша воля. Дорога здесь одна.
Ей было двадцать шесть лет, а «отвага», «самоотверженность», «доблесть» и любовь существовали к ряду девятнадцать веков. Всегда примерная воспитанница петербужской великосветской семьи Лаваль, она шла против любого слова теперь. “Подумайте, какие люди попадают на каторгу. Падшие, живые скелеты. Вас последними словами будут встречать в тех рудниках. И дети Ваши, Катерина Ивановна, не будут значить ничего – их за крестьян будут считать», – без упорства говорил княгине Трубецкой гражданский губернатор, по-своему понимая её упорство. Но хотел задержать. Погибнет ведь, не выдержит суровых условий в кандалах. Девичьей щеки коснулся огонь. Пробежала слеза, колючкой застыв на подбородке. «Могу ли я его забыть, оставить, отказаться? Нет, не имею права!» – говорила сама себе Каташа, уже не чувствуя и пальцев ног на пути к мужу. Те ботиночки, что приехали с ней из Москвы, были шуткой для сибирских морозов. В начале ноября река Ангара покрывалась тонкой коркой льда, и окна избушек были выкрашены белыми узорами утренней измороси. Но нет, для Екатерины Трубецкой ни времени года, ни времени суток не существовало. Был только возраст её одиночества. Скоро год как она без его лица перед собой, без его руки в своей руке.