– Опять спит за столом, – недовольно шипит мама. А Димка хрустит баранкой.
– Наташа, да хватит тебе. Она же малая совсем. Небось просто до ночи бесилась. Таська, прием! – Папа легонько стучит указательным пальцем Таське по плечу, и та тихонечко пищит.
Через окно в кухню протискивается белесое утро, пытаясь заполнить собой все. Сегодня оно раздражающе навязчивое: вместо того чтобы мягко лежать на гладком боку чайника или плясать на тарелках, с беспощадностью боксера бьет в глаза. Димка щурится, глядя на уродский белый тюль через ресницы. Снова хрустит баранкой, за что получает такое ожидаемое:
– Хватит. – Голос звучит громче, резче.
Батарейка мамы почти на нуле. Димкино терпение тоже.
Он как раз заскочил в тот возраст, когда замечания взрослых не нужны. Вот только сами взрослые этого почему-то не понимают. Они считают себя старше, умнее, хвастаются невидимыми шишками, в которые нужно безоговорочно верить, но при этом забывают, что сами когда-то были маленькими. Димка видел мамины детские фотографии, на которых она с огромными бантами, будто сделанными из того самого тюля, в белом платье с юбкой-колоколом. Хотя уже тогда мама выглядела серьезной и, можно было поспорить, умела скручивать внутренности взглядом. Она наверняка справлялась со своим «сложным возрастом» лучше того же Димки. И была уж точно более стойкой, чем Таська.
– Таисия Андревна, – зовет папа, и Таська, все так же пища, пытается обвить его руку и повиснуть на ней. То ли котенок, то ли маленькая мартышка.
– Опять до вечера проспит, а ночью – хрен уложишь. – Мама говорит «хрен» так тихо, будто боится заразить очередным ругательством. По ее мнению, дети редко фильтруют услышанное, фильтры-то у них отрастают годам к восемнадцати, не раньше.
Сложным возрастом она называет переходный – когда ты уже не ребенок, но еще не полноценный взрослый. Димка с этим в корне не согласен: все-таки первая любовь не сможет тебя убить, а родители и так уже достаточно тебя не понимают. Поэтому он и сомневается: ну неужели его чем-то удивит привычный мир? Что нового в нем появится, кроме ЕГЭ и девчонок, успевших вырасти во всяких местах?
– Мы разве тебе чем-то мешаем? – огрызается Димка, понимая: к нему претензии – только за раздражающий хруст баранки. И за носки, которыми он снова прилип к полу и которые теперь медленно отлепляет.