Мы с детства дружим, но я до сих пор не понимаю, как в ней помещается столько злости. Катя ниже меня ростом, худая, я бы даже сказала, тощая. У нее кукольное, девичье лицо и явное помешательство на розовых вещах. Даже сегодня ее макушку украшает ряд крохотных розовых бантов – несколько сбились и затерялись в волосах. Но характер у нее точь-в-точь как у Ибрагима.
– Кит, нельзя же ругаться каждый раз, когда кто-то высказывает свое мнение. – Поправляю один из ее бантиков.
– Ты слышала, что она сказала?
– Что я кот одноглазый, а ты пес, – спокойно отвечаю я и широко улыбаюсь, приглаживая ее светлые волосы. – Котопес, котопес…
Она закатывает глаза, пытаясь сохранить суровый вид, но очень скоро сдается и прячет улыбку в ладошку.
– Господи, как у нее в голове инклюзивный кот смешался с тобой? Погнали в аудиторию, – Катя цокает, отмахиваясь, – хочу занять самое козырное место.
– Ты? Раньше не замечала у тебя такой тяги к знаниям. Это рвение, случаем, не…
Она раздраженно шикает и ведет меня в прохладную тень университета. Я перебираю ногами, следуя за ней, лавируя между людьми, перемещаясь из коридора в коридор, но чувствую только, как тело наполняется живым спокойствием и тихой радостью. Это даже кажется мне странным. Ведь ничего принципиально нового не случилось: Катя тащит меня за собой после перепалки. Обычное дело, такое часто бывало в школе. Но сейчас почему-то мне нестерпимо хочется не то хохотать, не то плакать, не то обниматься… Все как-то спуталось, но я точно ощущаю одно – легкость и мурашки. Никакой больше школы и экзаменов, никаких уговоров и болтовни о замужестве, никакого Ибрагима, вечной зубрежки, переживаний о баллах и бюджете. Конец! Остается только бесконечное множество выборов. Моих выборов.
Я и не замечаю, как оказываюсь напротив окна, из которого доносится веселый щебет, и ищу птиц взглядом.
– Чубарук.
– Что?
– Ласточка.
Катя раскладывает вещи на столе. Я оглядываю аудиторию с темно-красными стенами, проектором, белой кафедрой и несколькими рядами длинных столов – обычных парт, соединенных друг с другом. Свет гаснет. Появляется невысокая тень, которая разрастается до тех пор, пока Александр Альбертович не встает рядом с кафедрой. Катя тут же начинает мельтешить: расправляет белый воротничок, теребит банты, елозя на стуле, но стоит мастеру заговорить, как она замирает и сосредоточенно слушает. Чудо, не иначе.