Малек провёл пальцем по краю бумаги, где остались следы клея. Кто-то оторвал важное. А значит – именно это и есть ключ.
Он закрыл папку, прижал её к груди, сел на подоконник, уставившись в мутное стекло.
Флэшбек
Мальчик лет десяти стоит в подвале монастыря. Мрак такой густой, что кажется – его можно черпать ладонями. На столе перед ним лежат те самые «неофициальные» папки, которые нельзя открывать даже настоятелю. Влажный воздух, запах плесени и чего-то сладковатого – может, старого воска, а может, застарелой крови.
Он тянется к папке, дрожащими пальцами раскрывает её и видит там не отчёты, а письма. Письма монахинь, которые исчезли. Их почерк, ломкий, нервный, танцующий по бумаге как одержимый.
«Я больше не слышу голоса Божьего. Только дыхание того, кто стоит за моей спиной.»
Конец флэшбека
Малек вернулся в реальность. Его пальцы всё ещё сжимали папку с делом Виктории. Он знал этот почерк – её последние записи, приписанные в углу одним резким движением: «Я видела свет, он ослепил их».
Малек поднялся, спрятал папку под пиджак, вышел из архива, не закрыв за собой дверь. Пусть воздух выветривается.
Малек шёл медленно, ступая так, чтобы каблуки не слишком громко стучали по линолеуму. Местные сторожа были ленивыми, но не глухими. Он вышел на лестницу, чуть прищурился от света, ударившего в глаза. Снаружи уже темнело, фонари давали тусклый, рваный свет, как старые свечи. Малек поставил папку на перила, закурил. Дым горчил во рту, и в этой горечи было что-то родное – вкус тишины после допроса, вкус страха, который ещё не успел превратиться в ужас.
Он слышал шаги. Ещё в архиве, ещё когда листал показания, где каждая запятая стояла слишком ровно. Кто-то был там. Не с ним в одной комнате – чуть дальше, за дверью, в коридоре. Просто стоял и слушал. А может, это были не шаги, а его память. Монастырь тоже скрипел так же.
Шаги вернулись, когда он вышел из здания. Они держались в нескольких метрах, не торопясь, не прячась, но и не приближаясь. Он не оборачивался. В таких делах оборачиваться – самое глупое, что можно сделать. Если ты уже знаешь, что за тобой следят, зачем давать знать, что ты это понял?
Малек шёл по тротуару – мимо разбитых фонарей, мимо заборов с облупленной краской, мимо закрытых газетных киосков. Воздух пах пылью, старым асфальтом и чем-то сладким, липким – кто-то продавал дешёвую вату на углу, и ветер нёс её запах, как воспоминание детства, в которое никто не хочет возвращаться.