Вскоре Зевс почувствовал, что бессмертная Метида, приспособившаяся к новой жизни внутри супруга, стала давать ему мудрые советы, и он стал по-настоящему мудрым. Из уст даже проглоченной Метиды исходила справедливость, закон же и милость она на языке носила.
По словам Гесиода, Метида сообщала Зевсу, что зло и что благо.
Когда Владыка блистательных высей Олимпа спросил продолжавшую жить в нем бессмертную Метиду как ему заставить богиню любви возлечь со смертным, ответ был таков:
– Если Эрот захочет, то сам Громовержец, неба владыка, охваченный его пламенем, шею пред ним преклонит. Да, за любимую мать Эрот готов был ополчиться на всех, но, только, если речь не заходит о том, кто из них – он или Афродита самый главный в царстве любви. Тут Эрот становится темным, вселяющим ужас всем, и сердце мощно до самого дна колышет жгучим безумием не только человеку, подвластному смерти, но и богу любому, включая матерь Киприду. Поэтому возбуди в Эроте ревность к власти Киприды над людьми и богами, скажи, что она главнее его и ему не подвластна…
44. Зевс подзадоривает Эрота влюбить мать в смертного
Зевс Промыслитель встретился с отроком Эротом в своем обширном саду, где раньше произрастали всевозможные деревья и растения, а после восшествия на Олимп Диониса, – почти один виноград, который вытеснял их, как сам Вакх вытеснил с мощных высей эфирных скромницу Гестию.
Златокудрый крошка – бог был нагой, без доспехов и не один, а с юнцом Ганимедом, сыном троянского царя Троса и Каллирои, которого некогда Зевс поселил у себя в небе с блаженными бессмертными рядом. Чары красы отрока так тогда Зевса пленили, что, вмиг превратившись в орла, он на мощных крыльях тут же унес троянского царевича с пастбища, где отцовские пас тот стада, на блистательные выси Олимпа. С тех пор, несмотря на вялые протесты ревнивой супруги, отрок стал виночерпием на олимпийских пирах и дивным украшением ложа любвеобильного Зевса.
Благодетельный бог вечной весны, всепобеждающей любви, дающей всему живому новую жизнь по заданию Олимпийца, обучал основам любви приятеля своего виночерпия Ганимеда:
– Милый, чтоб быть достойным зевсова ложа, тебе надо еще учиться и учиться любви. Знаю, что тебе, как и многим другим, очень нравится мать моя Киферея. Конечно, она образец красоты, но, если быть вполне откровенным, то надо отметить, что любовь моей матери Афродиты пошлая, это любовь, которой любят люди ничтожные. Такие люди любят женщин больше ради их тела, чем ради души, и, наконец, любят они тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добиться своего, и не задумываясь, прекрасно ли это. Моя же любовь всякой бывает, в том числе она может быть причастна и к мужскому началу, – это любовь к юношам, она старше и благороднее, и чужда всякой нечестивости или дерзости. Потому-то одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено высшей доблестью и несравненно большим умом. Это не пошлая, а небесная любовь, она очень ценна и для бессмертных богов, и для земных государств, и для отдельных людей, поскольку требует и от любящего, и от любимого великой заботы о своей нравственности и постоянном самосовершенствовании.