Калистратов. Говорите, Настенька, не томите.
В продолжение всей её речи отрешённо
смотрит на неё вожделенным взглядом.
Настенька. Это будет тяжело сказать… потому как я не привыкла совсем никому ничего говорить откровенно: обычно я молчала, таила в себе… Но вам нельзя не сказать, Гаврила Михайлович! Для вас не секрет, что я почти всю жизнь воспитывалась у чужих людей, в месте, которое мне страшно вспоминать… Это было ужасное место. Со мною обходились там как со служанкой. Что говорить, даже хуже служанки! Будто я была уличная собака, нежеланная, вошедшая в дом по случайности и обрёкшая себя на мучения… Мой хозяин принуждал меня исполнять всю лакейскую работу, самую ничтожную, самую низкую. Что говорить, когда я покорно исполняла всё, что мне велели, и в это же время надо мною гнушались, меня чуть не мешали с грязью! Я по сей день помню, как по воле хозяина убиралась во всей гостиной, а он после обеда напоказ бросил на пол куриную кость, дескать «вот тебе ещё, убирай!» Это был ад. За такое отношение ко мне остальные дети оскорбляли меня, били, отбирали вещи. Жить так было невозможно. Я думала о том, чтобы сбежать, и уже раз было решилась, только камердинер поймал меня в самых дверях и отвёл к хозяину, после чего меня на общее обозрение выпороли. «Чтоб другим детям неповадно было!» И вся моя жизнь проходила в этом ужасе, в этом мраке, пока не случилось лучшее явление в моей жизни – я попала в дом к Наталье Андреевне. О, это первый человек, которому я так безмерно благодарна, которого я, не стесняясь того, боготворю. Это моя благодетельница, которая дала мне возможность жить, подобно настоящему человеку, а не какой-нибудь собаке! А второй человек, кому я многим обязана, это вы, Гаврила Михайлович. Ведь вы тоже дали мне кое-что невероятное и очень важное… Вы смогли полюбить меня. Такую жалкую сиротку без приданого. Это очень дорого стоит! Вы дали мне то, чего я никогда не знала и даже не надеялась узнать – вы дали мне любовь! И потому я считаю, что многим обязана вам. Вы кумир мой, Гаврила Михайлович. И я доверяюсь вам, как никому другому… Ах, прошу вас, скажите же вы мне сейчас, что вы любите меня. Вы ведь любите, правда?