Я вздохнул.
– Не хочу утверждать наверняка, но кажется, я бы мог тебе сказать это ещё там, в аэропорту.
Неожиданно Симон очень звонко и искренне рассмеялся и похлопал меня по плечу.
– Знаешь, ты особенно занятный человек! Жизнь не просто так свела нас вместе – это бесспорно! Зачем – разберёмся позже.
Я улыбнулся его словам и был очень рад и своему признанию, и тому, что Симон не оттолкнул ни его, ни моё понятие «дружбы».
***
– Смотри, здесь неплохо готовят классику азиатской кухни, – неожиданно Симон потянул меня за рукав в сторону ресторанчика на другой стороне улицы.
– Вот это, – указал он на странное название блюда в меню, арабского происхождения. – Это просто прекрасно! Я впервые попробовал его и навсегда влюбился в Самарре, но и здесь его готовят очень достойно! —быстро говорил он, снимая пальто у столика.
Подошёл официант и Симон сделал заказ, причём на языке оригинала и довольно чисто.
Я осмотрелся. Уютно, многолюдно. Стены словно обтянуты полотнами, развешаны маленькие графические рисунки в рамочках. На них – словно путевые зарисовки стран и мест, блюда которых здесь готовили. Небольшие полукруглые столики на четверых, не более, несколько ширм – резных, деревянных, разделяющих собой слишком открытые пространства; вдалеке виднелась стойка. Персонал – в тёмно-коричневой форме, застёгнутой на многочисленные пуговицы до самого подбородка и в белоснежных фартуках поверх – немногословен, серьёзен, но доброжелателен. Ощущение будто мы и впрямь в каком-то восточном городе.
Обведя всё это взглядом, я остановился на Симоне.
– Ты успел побывать во всей Азии? – спросил я.
– Я несколько раз сопровождал профессора в его поездках по странам Леванты. Последний раз мы были там полгода.
– Ты знаешь языки?
Он кивнул.
«Странно, – подумал я, – я – историк, знаю достаточно о мире, в теории, а он, такой далёкий от этой профессии, но жизнь водит его тропами старых цивилизаций, культур и языков.»
Теперь я хотел больше узнать о его жизни. Но он прервал мои мысли.
– Павел, ты хочешь лучше знать своего друга – это нормально. Я расскажу тебе всё, что смогу, если попросишь, – немного иронично сказал он.
Это был дружеский жест снисхождения. Разрешение, которого не просили. Я не нуждался в нём и не собирался в досужей болтовне выяснять подробности его жизни. Я был способен на проницательность. Но кое-что спросить было можно.