счастливого спокойного дня в моей жизни.
Я помню все так, как будто оно случилось вчера…
С трудом перевернувшись на спину и разминая затекшую руку, я попытался выбраться из кокона-простыни, но потерпел поражение – шум в голове мгновенно напомнил мне о бурной ночи. Помню, тогда я даже не удивился и подумал, что именно такого и стоит ожидать, когда пол ночи вливаешь в себя отменный виски стакан за стаканом. Глубже зарывшись пульсирующей головой во влажную подушку, я вернулся мыслями в предыдущий день.
Это была пятница. Было так же жарко. И если на улице ты мог получить хоть какое-то облегчение из-за случайного ветерка, то в здании общественного центра лишенного окон и специально переоборудованного под театр, тебя ждала медленная смерть от удушья. Если бы не мистер Далтон – директор центра, который соизволил поставить по бокам сцены, прямо за занавесом несколько вентиляторов, к концу спектакля все наши костюмы окончательно промокли бы, а актеров ждало полное обезвоживание.
– Толку от этих вентиляторов, конечно, ноль, – проворчала Рейчел, ослабляя корсет на своем платье в перерыве после первого акта. – Моя мать будет долго смеяться, если узнает, что ее непутевая дочь буквально сгорела на своей идиотской, как она любит выражаться, работе. Я тебе говорила, что она буквально умоляла меня остаться в Мэне и продвигать наш семейный бизнес по продаже недвижимости?
Я отвернул лицо от прохладного искусственного ветерка, выдуваемого лопастями моего нового лучшего друга, что бы посмотреть в лицо Рейчел:
– Раз шесть, не больше, – с улыбкой ответил я.
– Серьезно? Что ж, вполне может быть. От жары я становлюсь такой рассеянной. – Она расслабила корсет еще больше и теперь я уже не мог отвести взгляд от ее груди. Каждый раз, когда она надевала это платье эпохи Шекспировских страстей, я не мог отвести взгляд от ее груди. – И вообще, подвинься, я тоже люблю дышать.
Прогнав из памяти картинки вчерашнего дня, я вытер ладонью пот со лба. Вспоминать ворчание Рейчел, хоть она и была до ужаса забавной в такие моменты, мне не было никакого смысла. Тогда, в то похмельное утро, меня занимала только одна мысль – мне нужно было освежиться. Но уставшие мышцы отказывались двигаться, и я промотал вновь вернувшиеся воспоминания немного вперед.
Конец спектакля – это мое любимое время. Когда тишина в зрительном зале сменяется громкими овациями, когда восторженные зрители поднимаются со своих мест что бы выразить свой восторг, когда ты видишь на глазах наиболее сентиментальных дам слезы – это именно то, из-за чего я бросил родной дом и стал актером в гастролирующем театре. Ведь наши с Рейчел истории довольно схожи. У меня тоже был человек, который оказался, мягко скажем, не в восторге от моего «глупого увлечения, которое сведет меня в могилу с последним центом в кармане дырявых штанов» – мой отец. Суровый ирландский работяга, у которого в голове не укладывалось, как это возможно, что бы его единственный сын – его гордость и опора, предпочел тяжелой (незазорной – как он любил выражаться) мужской работе сцену. Да если бы не мое увлечение театром в старшей школе, отец и не знал бы о том, что в мире существует театр. Так же он пребывал бы в блаженном неведении, что многие люди считают поход в театр чуть ли не лучшим культурным отдыхом. Для моего отца слово «отдых» в принципе было чем-то сродни ругательству. Да уж… Предки моего папаши всю жизнь зарабатывали на кусок хлеба ловлей рыбы в холодных водах Ирландского моря. Я же оказался позором многовековой истории семьи Коннолли только потому, что в корне отрицал столь заманчивую перспективу – всю сознательную жизнь благоухать рыбой и срезать ножом мозоли с рук.