С одной стороны, Бланш хотел размозжить голову тому слуге, ведь он открыто радовался, что Калеб едва не умер. С другой стороны, в словах Йерна была доля истины. Если бы он после странного ритуала начал буянить и нападать на людей, все могли решить, что так на него повлияла магия. В таком случае трудно было предсказать последствия. Калеб мог спустить ему всё с рук, посчитав событие несчастным случаем. А мог, например, запереть в стойле или велеть магам вернуть его в прежнее состояние, обеспокоившись, что агрессия будет расти со временем. Раньше Бланш даже не стал бы задумываться, как отреагирует Калеб, ведь тот никогда бы не причинил ему вреда, однако теперь мысли об этом не выходили из головы.
Дело было даже не в том, что Бланш осознал себя и свою человеческую часть, а потому мог понемногу размышлять и сопоставлять факты, а в том, что Калеб изменился. С тех пор, как умер отец, он выставил вокруг себя щиты угрюмости и замкнутости. Улыбка стала такой же редкой, как снег в середине лета, а взгляд резал глубже самого острого клинка. Если раньше Калеб не позволял себе неуважительного отношения к старшим, то теперь сквозь зубы шипел, что отправит верховного мага на плаху. О том, с каким холодом он общался с матерью, и вспоминать не хотелось. Из яркого, жизнерадостного ребенка Калеб превратился в озлобленного, хмурого правителя, которому страшно было попасть под горячую руку. Бланш не удивился бы, узнав, что в порыве гнева он казнил кого-то.
Вместе с плащом императора Калеб надел на себя многие беды, отчего его блеск померк. Животная часть Бланша по-прежнему любила его, несмотря ни на что, и хотела защитить ото всех тягот мира, однако человеческая начала опасаться. Двойственность ощущений сбивала с толку. Придавливала к земле. Бланшу казалось, что его разрывает на части, однако ничего не мог с этим сделать. Оставалось ждать, когда обе части придут к взаимопониманию, и уже тогда решать, как поступить.
С такими мыслями Бланш и остался.
Он думал, что следующая встреча с Калебом состоится утром, когда они снова пойдут на тренировку, однако тот внезапно появился в стойле глубокой ночью. Точно вор, он тихонько проник к нему, плотно закрывая за собой дверь. Если бы слух Бланша не был настолько острым, было бы сложно различить чужие шаги снаружи. Оба охранника безмолвно застыли у дверей. В это время Калеб пересек стойло и подошел ближе. Он опустился около Бланша и обнял его за шею, утыкаясь носом в перья. Его плечи задрожали.