Первое, что ощущает ребенок в семействе Нотарбартоло, – тщетность. Ощущение не из приятных. Где-то между унынием и нерешительностью. Может, ее стоило бы считать восьмым смертным грехом.
Я родился недалеко от Фальсомиеле, в районе Виллаграция. На окраине города, в царстве камнедробилок, пыли, щебня и грязи. Грязи было столько, что из нее образовалась небольшая долина, где солнечные лучи едва достигают рыхлой болотистой почвы. Измученные крестьяне на полях тщетно пытаются отогнать тучи кровососущей мошкары, но руки уже не поднимаются. Перед глазами все плывет в знойном мареве, фигуры вдали кажутся жуткими горбунами.
Улицы здесь такие узкие, что, раскинув руки, можно коснуться домов по обеим сторонам. Ровные, ухоженные отрезки перемежаются запущенными участками, полными выбоин, или внезапными поворотами. Все эти дорожки складываются в сетку капилляров, питающих пригороды: с одной стороны всего в нескольких километрах Партинико, а с другой – Палермо, любимый город святой Розалии.
Будь Палермо живым организмом, моя улочка, виа Амблери, была бы аппендиксом. Тем, без чего можно обойтись, но и отрезать никто не смеет: а вдруг пригодится? Вы не поверите, но она до сих пор там есть. Мой дом как раз меж двух церквей. Первые дощатые лачуги, возведенные здесь еще до моего рождения, подверглись нашествию древоточцев, что заставило местных жителей перейти на другой строительный материал. Внутренние стены этих домов бугристые, шероховатые на ощупь, будто в асфальт закатанные. Скажу без обиняков: не дома, а склепы.
В моем – всего одна большая комната. Кухня и туалет отделены от спальни лишь развешанными простынями. Затхлая вонь бьет в нос, путает мысли. Мебель изъедена жучками и грибком.
Сношенными башмаками землю не сильно потопчешь.
Вырваться из этого захолустья под силу только водителю грузовика, садовнику или швейцару. Нет, для ясности: работа-то честная. Просто не ты ее выбираешь. Условия такие, что могут тебя либо угробить, либо заставить пахать на полную катушку. Все зависит от того, как воспринимать происходящее и сколько завалов придется разгрести, прежде чем встать на ноги.
Украсть время
1958–1960 гг. (шесть–восемь лет)
Лет с пяти-шести я ежедневно наблюдаю, как Па поднимается в 4:15. Не то чтобы мне очень нравилось просыпаться вместе с ним, но от него столько шуму, да еще матрас скрипит немилосердно и каждая пружина тянет свою ржавую ноту. Будто по комнате оркестр марширует – волей-неволей из постели вылезешь.