По всему выходило так. Но Сашка известен всем был своим неуёмным желанием изобретать там, где изобретать было не нужно вовсе. Поэтому, конструкция постепенно усложнялась. Увидев, что получается вообще не то, что нужно, мальчишка остановился на оптическом прицеле и в остальном решил следовать «технологиям».
Сашкино увлечение армией и вообще всем военным было притчей во языцех не только во дворе, но и в школе. Не раз уборщица тётя Люся гоняла гогочущего Сашку по коридору, когда он оставался в гулкой и опустевшей альма-матер, чтобы до одури маршировать по всем трём этажам. Как положено – ать-два, ать-два.
– Ууу, военщина! – грозилась тётя Люся, будучи не в состоянии догнать нахального пацана. Отбежав на безопасное расстояние, Сашка вновь принимался маршировать, чётко отбивая стоптанными каблуками шаг: ать-два, ать-два.
Кончилось всё тем, что уборщица визгливым своим голосом нажаловалась завучу, та директору, тот не преминул всё рассказать родителям и Сашке влетело, что называется, по первое число. Мать устало вздыхала, а вечно пьяный отец грохотал по комнатам, натыкаясь то на этажерку, то на книжный шкаф, то на кресло, в котором всхлипывала бабушка.
– Нашёлся мне тоже, солдафон. Да ни в жисть у нас в семье такого не было, – орал Ковешников-старший, а мать грустно кивала, зная, что если она надумает перечить, наутро пойдёт на работу на комбинат с ещё одним большим фингалом. В ЛТП Ковешникова никак не забирали, за тунеядство привлечь никак не могли и глава семейства чувствовал себя очень вольготно, – у меня дед Беломорканал строил, так эти суки в шинелях винтовками их там по горбам отоваривали!. А ну-ка и я тебя, иди сюда, щенок!
Костлявые кулаки прыгали по тощей сашкиной спине как мячи, нарисованные художником-кубистом, бьющимся в припадке. Бабушка всхлипывала, мать, закатив глаза, уходила в ванную, а Сашка ревел белугой. Но от желаний своих не отказывался – буду военным и точка. Правда, маршировать теперь ходил на пустырь, за старым рынком. Тут ему никто не мешал, а даже наоборот – старик Пал Палыч, замшелый пропойца и нищий в третьем поколении, нарочито аплодировал мальчишке и, почёсывая вшивую бороду, горланил на немецкий манер: «Настаяшшый зольдат, айн-цвай!».
Вот так и рос Сашка – выжигой и охламоном. А уж когда его друг Ванька Капотов показал ему одну штуку, которую коротко и важно обозвал странным словом «жакан», выжигать и охламонничать стало совсем весело.