Ванька пояснил, что эти жаканы делает его дед в огромных количествах. Как именно, Ванька не знал, но знал, где они хранятся. Играть тяжёлой, явно кустарной пулей было очень занятно. Очень скоро Санька и Ванька придумали привязывать жаканы верёвочкой и вращать ими над головами, как какие-нибудь папуасы из познавательной телепередачи, швырять их в разные стороны, расплющивать кирпичами – да мало ли ещё что?
Баловство с жаканами продолжалось довольно долго, пока, наконец, Ваньку не изловил, что называется с поличным, Капотов-дед. Капотов-внук простоял на горохе целых четыре часа, изревел в искреннем покаянии всю свою ребячью душу и клятвенно зарёкся не приближаться больше к дедовым подсумкам с жаканами (Капотов-дед вскоре бестолково погиб – по пьяному делу угодил под трамвай. Невостребованные жаканы пылились на затхлом балконе ещё лет 15, пока, наконец, не были безжалостно выброшены на помойку женой повзрослевшего Капотова).
На Сашку Ванька не обиделся, но вести себя стал отчуждённо (видимо, сказывалось столь длительное стояние на горохе) и постепенно Сашка сам понял, что дружбы больше не склеится. Поэтому просто перестал звать товарища гулять, вместо этого до одури, исступлённо маршировал на пустыре под оглушительное рыгание старого Палыча.
Но теперь его мозг занимала совершенно иная идея, та самая, которую удалось подслушать в разговоре старших пацанов. Она объединила в себе и жаканы, и крепкие колотушки пьяного отца, и маршировку, и мечту об армейской жизни. Огнестрельное оружие, практически настоящее.
Сашку удивило то, что нужная ему деталь – металлическая трубка – нашлась почти сразу. Её приволок пацану всё тот же Палыч, которому он поведал о своих планах. А вот нужное для трубки ложе никак не находилось, хотя в городе росли, наверное, десятки тысяч деревьев. Сашка лазал по ним, как обезьяна за бананами, отмерял огрызком линейки, прищурив глаз проверял неровности ветвей, но нужная деталь так и не находилась.
Мальчишка так отчаялся, что начал снова захаживать во двор Таи Семёновой, которую любил и ненавидел всей душой. Любил, потому что от Таи всегда пахло леденцами и чем-то цветочным, а ненавидел, потому что был оборванцем и жиганом, сыном алкоголика, а она – дочерью инженера и учительницы словесности. Сашка был ей не ровня, такие нужны только «на подхвате». А Тая была нужна, казалось, всему свету – врачам, архитекторам, музыкантам, артистам театра. Маленькая, худенькая, с глазами на пол-лица – она вызывала в Сашке непонятную дрожь, заставляла его, его – горлопана Сашку! – прятаться за углом и оттуда с гремучей смесью нежности и отвращения просто наблюдать.