» и подчеркнуто обращается на «Вы».
Смотрит в переносицу, уверенная, что всем деревенским надо смотреть в глаза. Понимаю, почему малой ее не любит. Ее лицо, мимика, голос, жестикуляция, все – соринка на глазу этих мест. Прекрасная соринка, что собирается здесь жить. На коленях раскрытая тетрадь, и ветер переворачивает страницы, полные алых, зеленых, и черных, как сажа, строк.
Интересно, если развязать узелки ее истерической подписи, приведет ли эта красная нить в ее пустой дом? Она пытается объяснить мне всю тяжесть положения. Я слушаю.
– Жуйте долго и медленно. Для живота это полезно, – единственное, что сказал отче за весь день.
Мы жуем, как придется. Закончив, собираемся уходить. Уже одеваемся, а отче так и сидит в унылом пожирательном молении, не мигая всматриваясь в мрак собственных мыслей. Оставив его, тремя снегирями мы вылетаем на простор зимы.
Слушая, как хрустит непочатый снег под нашими скорыми шагами, отче жует полтора куба сырых дров, жует порванную цепь бензопилы, и, неизменно, до горькой слюны, жует край платья, в котором так легко, без объяснений, точно по весеннему ветру танцуя, сбежала мама.
День ясный и солнце играет на гранулах покрова. Простор сверкает и освежает, как новогоднее шампанское в граненом стакане. Нам остается только опьянеть и с головой закинуть себя в печь этого пространства, гореть на морозе и от мороза, катиться снежным комом по стране черных деревьев, стараясь не оглядываться на три борозды следов, что тянутся от далекого уже дома, над которым расплывчатой серой мазней плывет дымок, как исходящий дух.
– Как хочу, так и жру, – Андрюха говорит.
– Сдает батя. Скоро башкой о стену биться начнет, – продолжает.
–Да прямо сейчас и бьется, – малой подхватывает.
Легкой затрещиной сбиваю снег у него с шапки.
–Ты че?
–Не борзей.
Вместо того, чтобы биться головой о стену, отче переламывает ружье, даже не убрав за собой со стола. Так сильно приспичило, пока медленно и долго жевал. Под нарастающий свист закипающего чайника, он ошалело смотрит на патрон двенадцатого калибра, что красен, как последняя гроздь рябины.
Вышли к деревне, сыпью лежащей на бескровности пейзажа, и пытаемся оторвать батарею в заброшенной общественной бане. В предавний день у стен ее стали появляться скромные ходоки, с молотком за поясом и ножовкой на троих. Трубы сначала спиливали тихонечко, чтобы никто не слышал, потом же – пилили с азартом, ломая лезвия и матерясь.