– Я… не помню, – сказал он наконец.
Врач взглянул на него внимательнее.
– Потеря памяти после травмы – не редкость. Ничего страшного. Вас нашли без документов, но, возможно, со временем всё восстановится.
Павел сжал зубы. У него нет времени на "восстановится". Он должен выяснить, что произошло в ту ночь.
И главное – почему он здесь?
Он молчал. Врач что-то говорил, медсестра суетилась с аппаратами, но все это было фоном. Главное сейчас – слушать себя. Разобраться в том, что не так.
Его пальцы – тонкие, но жилистые. Не те руки, что он помнил. Вены на запястьях – видны, кожа бледная, но без привычных мозолей от
клинка. Он провел языком по зубам – непривычно ровные, без зазубрин и следов от застарелых травм.
Взгляд скользнул по комнате. Странные, незнакомые вещи. Аппараты, что моргают светом, но без ламп. Тонкая коробка, похожая на зеркало, но в нем не было отражения. Даже воздух другой – без привычного запаха свечей, пудры, масла, железа.
– Скажите, вас кто-то ждет? – спросил врач, снова смотря на него с легкой улыбкой.
Павел едва не рассмеялся. Кто его ждет? Двести лет спустя?
Он сжал челюсти. Голова гудела. Он должен думать.
– Какой сейчас год? – спросил он наконец.
Медсестра переглянулась с врачом, тот кивнул.
– Две тысячи двадцать шестой.
Холодок пробежал по позвоночнику. Он надеялся услышать что угодно. Но не это. Не целую бездну времени, отделяющую его от той ночи, когда его задушили собственным шарфом.
Он не знает, зачем он здесь. Не знает, кто он теперь. Но знает одно – он найдет ответ.
– Две тысячи… – он повторил одними губами.
Медсестра уже записывала что-то в карту, врач продолжал говорить, но слова стали гулом, бессмысленным шумом. Две тысячи двадцать шестой. Больше трёх веков. Он умер в Михайловском замке – и вот он здесь. В чужом теле. В чужом времени.
Он глубоко вдохнул, стараясь взять себя в руки. Мысли метались, выстраивая хаотичные цепочки. Как? Почему? Чья игра? Заговор? Новый заговор? Но против кого?
– Я хочу встать, – резко сказал он.
Врач нахмурился.
– Пока рано. Вам нужен покой, восстановление… Он сжал кулаки.
– Я сказал, я хочу встать.
Одеяло слетело на пол, он резко сел – и мир взорвался болью. Голова гудела, будто по ней ударили палицей, мышцы пронзила острая слабость. Грудь сжало, воздуха не хватало. Тело было живым, но оно не слушалось его.