Варя никогда не осмеливалась спорить с ним напрямую. Не потому, что боялась физической расправы – руку на нее он поднимал лишь однажды, и то спьяну. Гораздо страшнее было его умение уничтожить её морально. Лёгкое пренебрежение, колкий сарказм, обесценивание её труда и чувств – вот его излюбленное оружие. Он знал, как надавить на самые болезненные точки, как заставить её чувствовать себя никчемной, виноватой, полностью зависимой от него.
Он контролировал каждый, даже самый незначительный аспект ее жизни. Зарплату, которую она с трудом зарабатывала, изнурительно убирая офисы , он забирал почти полностью. Он оставлял лишь скудную, унизительную сумму на еду, самые необходимые вещи и проезд, словно милостыню, брошенную нищенке.
"Я лучше знаю, как распорядиться деньгами, – цедил он сквозь зубы, сжимая в руке ее зарплатную карту, – Знаю я вас, баб… шмоточницы! Только и умеете, что тряпки покупать да по салонам шастать. Из-за этого и меркантильными становитесь. Вам лишь бы мужика с толстым кошельком найти, чтобы штаны протирал да ваши прихоти исполнял."
И Варя, опустошенная и подавленная, не смела возразить, не смела перечить его тирании, боясь вызвать вспышку гнева, которая всегда заканчивалась слезами и унижениями. Он решал, когда ей можно увидеться с подругами, если вообще можно, кого она может пригласить в дом, а кого следует избегать. Он читал ее переписки, придирчиво изучал каждое слово, слушал ее телефонные разговоры, требуя подробного отчета о каждом ее шаге, о каждой минуте, проведенной вне его контроля, словно она была преступницей, а он ее надзирателем. Варя чувствовала себя в клетке, лишенной свободы и права на собственную жизнь. Каждый день превращался в пытку, медленно, но верно разрушающую ее изнутри.
Варя старалась не привлекать его внимания, не провоцировать его гнев, но даже малейшая оплошность могла повлечь за собой бурю. Как и в тот вечер.
Ключ в замке щелкнул, но провернулся только на один, слишком знакомый оборот. "Лишь бы не запер изнутри," – промелькнула паническая мысль. Варя сделала глубокий вдох, стараясь унять дрожь, сковавшую её изнутри, и толкнула дверь. Запах затхлого воздуха и табачного дыма ударил в нос. Из гостиной доносился гулкий, монотонный звук телевизора – его вечный спутник.
– Сережа, ты уже дома? – её голос предательски дрогнул, выдавая её страх. Она ненавидела себя за это, но ничего не могла поделать. Страх въелся в неё, как запах табака в его одежду.