Однако, запертые в материальном мире, подобные существа почти неизменно становятся аномалией. Этот другой мир, мир плоти, в которую вплетены гордыня и алчность, смотрит слепыми глазами и видит очень мало. Скажи кто, как замечательно глядеть на облака, ответом будет проповедь против безделья. Захочет кто долго слушать шум ветра, мешать ему не станут, но прихватят оставшиеся без присмотра пожитки. Если целиком посвятить себя так называемой неодушевленной природе, манящей к себе с нежностью слишком уж совершенной и оттого не менее чуткой, небрежение дурно скажется на теле. Руки действительности вечно тянутся к таким людям – и вечно хватают, и жадно тянут к себе. Слишком уж легко они попадают в рабство.
Дженни как раз и была подобной душой в мире действительности. С самого раннего детства ее поступками руководили доброта и жалость. Если Себастьян падал и сильно ушибался, она, выбиваясь из сил, тащила его на себе к мамочке. Если Джордж жаловался на голод, она готова была отдать последний кусок. Не один час провела она, укачивая младших братьев и сестер перед сном, сперва добросовестно напевая колыбельную, потом сама уже в полудреме. Едва начав ходить, Дженни почти сразу сделалась главной помощницей матери. Что-то отмыть или испечь, сбегать за чем-нибудь или приглядеть за малышами: все эти заботы ложились на ее плечи. Жалоб от нее ни разу никто не слышал, хотя она часто задумывалась над тем, как нелегко ей приходится. От остальных такого не требовалось, это она понимала. Знакомые девочки жили в куда большем достатке, Дженни тянуло к ним, но сочувствие к семье заставляло довольствоваться тем, что есть. Ясным днем, выглянув из окошка кухни, она мечтала отправиться гулять на луга. Красивые очертания и оттенки природы затрагивали струны ее души. Иной раз она и в самом деле отправлялась гулять с Джорджем и другими детьми, уводя их к зарослям густого орешника – ведь за ним простирались поля, там была тень и бил родник. Пусть она сама и не могла того сформулировать, но душа ее откликалась на все это, ее радовал каждый звук, каждый шорох, столь прекрасными они были.
Когда издали доносился негромкий, мягкий зов лесной голубки, этой летней феи, она вслушивалась в него, склонив голову, и душевное очарование падало серебряными каплями прямо ей в сердце.