«Как жаль, что скоро они все опадут, – думал он. – Деревья сразу станут такими уродливыми, выставив напоказ свои голые кривые ветки. И почему красота так непостоянна?!»
Феликс давно уже жил в России, но к длинной, затяжной в этих краях зиме так и не привык. Приближение холодов и снежных заносов не радовало, но сейчас ничто не могло испортить его прекрасного настроения.
Когда коляска остановилась около подъезда, Кшесинский, достав из кармана часы, взглянул на циферблат. Пятнадцать минут седьмого.
«Да! Поздновато!» – подумал он.
Расплатившись с извозчиком, Феликс поднялся по лестнице на третий этаж и позвонил в колокольчик, лихорадочно придумывая себе оправдание за столь долгую задержку после дневного спектакля.
Дверь открылась почти сразу. На пороге стояла жена.
– Почему ты так дол… – начала было она, но, увидев мужа одного, в страхе приложила руки к груди и в полуобморочном состоянии оперлась на горничную Машу, которая стояла рядом.
– Что случилось? Где Маля? – тихо произнесла Юлия, еле ворочающимся языком.
– О боже! Я забыл её в театре! – в испуге воскликнул Феликс Иванович и, вмиг протрезвев, бросился на улицу.
Сердце его бешено колотилось. Он уже не мог думать ни о чем, кроме своей малышки. Как он мог забыть о ней?! А вдруг с ней что-то случилось? Он сидел в ресторане, пил водку, ел осетрину, а в это время дочка в страхе ждала его в ложе! А может, она уже вышла из театра?! Где она сейчас бродит?! Вдруг потерялась в городе? Вдруг попала в руки плохих людей?! От этих мыслей у Феликса подкашивались ноги и тряслись руки. Ну почему с ним такое бывает? Порой увлечется чем-то – и совсем забудет, что должен быть в это время совсем в другом месте. Но забыть о своей собственной дочери! Это было уже слишком. Как назло, он долго не мог поймать извозчика, и бежал прямо по дороге, не в силах просто стоять и ждать свободной коляски. Наконец, ему повезло.
– На Театральную площадь! – закричал он. – Срочно! Плачу вдвойне!
Подъехав к театру, он соскочил прямо на ходу и что есть силы побежал к служебному входу. Перепрыгивая сразу через несколько ступенек, ведущих к закулисной ложе, Феликс Иванович дрожащими руками распахнул дверь и, только увидев дочь живой и невредимой, перевел дух. Схватив девочку на руки и крепко прижав к себе, он пробормотал со слезами на глазах: