Гости уже сбились в группки. Близкий друг в жилетке беседует с другой тетиной подружкой, женщиной, представившейся как Ники, с накрашенными красной помадой губами. Пожилые соседи кучкуются отдельно, и к ним же примкнула мать Элис. Не видно второго тетиного друга мужского пола, то ли Гарри, то ли Генри (Элис высылала каждому именное приглашение, и хотя при встрече он представился, имя все равно забылось), а вот еще одна тетина подружка одиноко стоит в углу с бокалом белого вина в руках, поэтому Элис направляется к ней.
В крематории, здороваясь с Элис, она не представилась, а спросить Элис смелости не хватило. Судя по виду, незнакомка – ровесница матери Элис, то есть ей чуть за шестьдесят. Элис думает, что лицо у женщины такое, словно жизнь ее потрепала. Впрочем, лицо не выбирают.
– Вы как? – осведомляется у нее Элис.
– В смысле? – переспрашивает женщина, как кажется Элис, слегка раздраженно.
– Как вам церемония? – Элис чувствует себя глупо.
– Видала и хуже.
Повисает тишина. Женщина прихлебывает вино, а Элис, как ни странно, жалеет, что не взяла себе выпить и не отошла в сторону.
– Где вы познакомились с моей тетей? – делает она очередную попытку.
– На занятиях по рисованию с натуры.
– Правда? – удивляется Элис. – Как интересно. Не знала, что она занималась рисованием.
– Она моделью была.
– Вон оно что.
– Вы же не ханжа, верно? – спрашивает женщина.
– Нет, конечно.
– Это неплохой способ подзаработать.
– Да, наверняка так оно и есть.
– Это ведь не то же самое, что проституция, да?
– Ну разумеется. – И, чтобы уж точно не выглядеть ханжой, Элис добавляет: – Да и в проституции ничего плохого нет!
За этой фразой следует долгое молчание. Как они умудрились за минуту прийти к этому, Элис не понимает.
– У вас есть дети? – внезапно спрашивает женщина.
Элис качает головой:
– Нет.
– А муж?
– Нет.
– Сколько вам лет?
– Тридцать два. – Элис словно на допрос попала.
– Тридцать два? О господи, я б все отдала, чтобы мне опять было тридцать два. – Она глядит на Элис: – Ну что ж, наслаждайтесь, пока возможность есть.
Теперь в голосе у нее звучит грусть, и Элис хочется сказать, что она вовсе не из тех, кто полагает, будто навеки останется молодой, и думает, что старость к ней не придет. Элис прекрасно представляет себе старость. В ней одновременно живет и Элис-дитя, тревожная и почти забытая, и Элис-старушка, причем эта пожилая Элис потихоньку выбирается на первый план. Как бы там ни было, но молодость не то чтобы давала ей много преимуществ. Если она расскажет об этом женщине, то, может быть, подбодрит ее?