Склонившись над раковиной, он внимательно осмотрел кран. Ночью ему мерещилось, что из него текла какая-то необычная, почти живая вода, словно извивающаяся слизь. Утренний рассудок говорил, что это была галлюцинация, порождённая переутомлением и паранойей. Тем не менее, рука снова дрогнула, прежде чем он повернул вентиль. Струя воды хлынула обычной, прохладной свежестью; серебристые капли прыгали по фарфору, ни о чём не шепча, не смеясь, не пытаясь выползти из раковины. «Всё лишь мой ночной бред», – пробормотал он, и в голосе прозвучали горькие нотки разочарования, вплоть до некоторого чувства потери: фантастический ужас, который ночью казался таким живым, теперь обнажился как выдумка. Но разве не все наши страхи – в какой-то мере выдумка, поддерживаемая собственным сознанием?
Склонившись к воде, он осторожно подставил руки под прохладную струю. Ему захотелось почувствовать очищение, по крайней мере, символическое, пусть даже на мгновение. Но вместо чувства облегчения он ощутил острую боль – вода обжигала потрескавшуюся кожу, как соль на рану. Каждый палец ныл, переходя в тошнотворно-сладкую остроту. Сжатые зубы едва сдержали стон. «Это моя жертва», – подумал он с истерической готовностью оправдать любые страдания ради illusio чистоты. И в этих мыслях он улавливал отголосок чего-то религиозного, того самого фанатизма, который Сартр столь презирал, ведь подобная вера никоим образом не освобождает человека, а лишь связывает его ритуалом.
Наконец, он выключил воду, тяжело дыша. Опустил взгляд и увидел кровянистые разводы, которые тонкими ниточками стекали к стоку. Маленькие ручейки густо-розовой воды исчезали без следа, и Дэн поймал себя на мысли, что это, по сути, метафора всей его борьбы: всё, что он предпринимает, уходит в никуда. Как бы он ни старался очиститься, в нём самом, в его сознании, всегда найдётся новая капля яда страха, готовая вылиться и заразить его разум. Всё, что он делает, кажется жалким актом, направленным против бесконечно могущественного врага: самих основ существования. Потому что любой живой организм неизбежно будет населён микробами, и любая жизнь – переплетение грязи и чистоты, в равной мере.
Он не стал вытирать руки. Вместо этого, посмотрел на них, словно гадая, стоит ли испытывать новую волну боли от прикосновения к полотенцу. Но в этот момент у него внутри что-то оборвалось: он понял, что даже самый мягкий хлопок будет резать его кожу, как наждачка. «Как же жить, когда сам механизм жизни – это сплошная боль?» Этот вопрос пронзил его, и с губ сорвалась беззвучная улыбка – горькая, как смешок отчаяния. Словно бы он нашёл в этом вопросе весь трагический пафос человеческого существования: «Мы страдаем, пытаясь избавиться от страдания, но в итоге лишь усиливаем его».