Задумавшись, он снова поднял глаза на своё отражение. Теперь Дэн видел там человека с застывшим, вымученным взглядом, с тёмными кругами под глазами и горестной складкой рта. Когда-то он был просто «обычным парнем из офиса», и всё что он хотел – немного порядка, немного контроля. Но обстоятельства, да и, возможно, его собственный характер, сбили его с колеи, толкнув в глубокую бездну навязчивой идеи. И сейчас он чувствовал, что где-то, в недрах сознания, этим всё не ограничится. «Я не смогу остановиться, – стучало в висках, – потому что сама попытка остановки будет означать капитуляцию перед абсурдом».
Из коридора раздался звук телефона, который он, по привычке, оставлял на тумбочке у входа. Дэн вздрогнул, точно забыв, что в этом мире ещё кто-то может о нём вспомнить. Неохотно, с опаской, словно в этом звонке таилась засада, он шагнул в коридор. На экране высветилось имя бывшего коллеги. «Что ему нужно? – мелькнуло в голове. – Скорее всего, спрашивает, почему я не появляюсь в офисе». И вдруг ему стало мучительно стыдно: весь мир продолжал крутиться, люди ходили на работу, у них были обычные заботы, а он застрял тут, не в силах пересилить собственную тревогу.
Сердце забилось гулко, будто он готовился к битве. «Если я отвечу, придётся врать, придётся говорить, что я заболел, или что у меня какие-то семейные обстоятельства», – подумал Дэн. Но в глубине души он понимал, что нет подходящего объяснения его состоянию. «Простите, я не пришёл на работу, потому что не могу перестать мыть руки…» – абсурдно и нелепо. Рука зависла над экраном, он видел, как звонок гаснет. Секунда – и телефон замолчал, возвращаясь к дежурной, холодной приветливости обоев на экране. Вот и всё: он позволил пропустить очередное напоминание о внешнем мире.
Ему стало трудно дышать. Он провёл ладонью по лицу, вспоминая, как ещё недавно, всего несколько дней назад, у него была рутинная, но определённая жизнь: утренние совещания, вялые светские разговоры у кулера с водой, пересменка деловых бумаг на столе. Сейчас всё это казалось артефактами из прошлого, принадлежащего другому человеку. «Неужели я настолько изменился за такой короткий срок? Или это просто выход наружу того, что долго скрывалось во мне?» – размышлял он, и в этом контексте снова вспыхивали мысли о свободе. «Разве моя свобода – не иллюзия, если я не могу совершить простейшее действие без диктата страха? Но ведь если я признаю себя заложником, тогда нужно искать тюрьму и тюремщика. А я сам, оказывается, и есть и тюрьма, и тюремщик, и узник одновременно».