Вот как в политическом строе, основанном на социальном равенстве, тысячи изначально независимых существ постепенно поглощались, так сказать, элитой более значительных личностей. Затем, становясь всё более распространённым, отказ от изначальной независимости почти превратился в закон. Ибо, после того как великие люди народа приобрели союзников по необходимости, они поднялись до столь грозного превосходства, что любой, кто не чувствовал себя в силах соперничать с могущественным соседом, находил безопасность только под его покровительством. Добровольное подчинение слабого более сильному поставило подопечного в клиентелу патрона, на тот же уровень, что и настоящих бенефициаров, и завершило формирование аристократии, каждый член которой представлял собой коллектив граждан, более или менее подчинённых его власти, и управлял почти без контроля частью национальной территории.
Сила вещей, таким образом, вернула этот режим исчезновения среднего класса и чрезмерной концентрации собственности, который священник Сальвиан9 описывал незадолго до великих нашествий как один из пагубных симптомов распада римского мира.
Превосходство патрициата времен Империи полностью возродилось, скорее усиленное, чем ослабленное, в аристократии франков. Безусловно, социальная опасность не была бы меньшей, чем во времена Сальвиана, если бы возрождающаяся аристократия лишь давила на остальную нацию, подобно древнему патрициату, который сам был игрушкой в руках коррумпированного сената и деспотизма Цезарей. Однако, по крайней мере, логика, если не справедливость, управляла новым порядком вещей. Владельцы крупной собственности обладали властью в той же мере, что и богатством: именно они создавали законы в национальном собрании и в конечном итоге подчинили себе королевскую власть.
Власть королей ограничивалась именно теми средствами, которые расширяли власть знати. Бенефициальные уступки обедняли казну, не предоставляя трону никакой долговременной поддержки. В то время как леуды объединялись общностью интересов, чтобы защищать внизу свою квази-суверенность, а наверху – свои узурпации, королевская власть все больше изолировалась в своем сопротивлении. Вначале она щедро раздавала звания и общественные должности вождям вспомогательных отрядов, чья поддержка составляла ее блеск и силу, а после богатых пожалований, предоставленных навечно церквям, остатки меровингских владений быстро превратились в узуфрукты, плату за военные услуги. В вечных династических распрях каждый из претендентов стремился переманить сторонников своего соперника, предлагая больше. Воины охотно принимали дары от всех, но считали, что никогда не должны ничего возвращать. Земли, почести, должности – все это они превращали в новые доли добычи, за счет которых шли трофеи империи и на которые, как им казалось, каждый мог претендовать по праву завоевания.