Перевод Ян Хин-шуна хорош, если убрать из него вольный шансон про дозволенные речи из глубины глубокой древности. Почему хорош? Потому, что все ущербное как раз и является противоположностью гипотетического совершенства. Жаль, знак «曲цюй» ничего «ущербного» внутри себя не содержит. Так в ассортименте лишь два варианта развития событий: либо подозрительно «скривиться», как у Малявина В.В., либо наделить иероглиф «цюй» новым значением «ущербный». Честно фыркнуть, как ни «скривись», строка получается смешной, но малорадостной. Поэтому мы, с Великим Пекинесом, сразу после вдохновенного пережевывания сухого корма обеспокоились тревожным вопросом, что в аграрно-плодоовощной действительности патриархального Китая могло способствовать образованию столь экзотической «изогнутости». И, наконец, удастся ли безболезненно для нравственности домохозяек распрямить ее в благозвучную «ущербность»? Ох-ох.
Стойко пребывая в упругой убежденности, что древнекитайцы свои натурфилософские прозрения не высасывали из грязных лап, а черпали из окружающего их пейзажа, схимники-огородники от избытка спонтанной наивности решили испустить громкое хоровое повизгивание, предварительно построившись стройными рядами вдоль огуречных грядок:
Образ первой строки – Луна, поначалу ущербная, а затем полным диском сияющая.
Второй – пушистая гусеница, сгибаясь и распрямляясь по ветке ползущая.
Третьей – ямка в земле, что водой наполняется в летний дождик.
Четвертой – листья деревьев, вновь зеленеющие после каждого листопада.
Не станем скрывать, что сия колыбельная была навеяна примечаниями Рихарда Вильгельма к его переводу этой изумительной главы: «In the first six lines there is another quotation from a rhyming adage; at the end of the section this is expressly identified as a pronouncement by the ancients. Line 1: the image of the moon, at first incomplete and then becoming complete; line 2: the image of a caterpillar or a rope, indicating the change of tension to one of relaxsation. Line 3: is interpreted as a hollow in the ground that becomes filled with water (Mencius, 4, B, 18). Line 4: the image of the self-renewing leaves of a tree». Очевидно, древний философ, задумчиво созерцая периодические превращения изогнутого полумесяца в полноценно сияющий лунный диск, был взволнован и сбит с толку, стараясь уразуметь, что же, в конце концов, происходит там, высоко в Небе, над его мудрокитайской головой. Не располагая на своем приусадебном участке астрономическими инструментами и не имея научной возможности раскрыть тайну лунных метаморфоз, он был вынужден перевести результаты своих честных наблюдений в привычную для него философскую плоскость, начертав перед сном на дорогостоящем шелке три иероглифа «цюй цзэ цюань». Да, о добрейшие домохозяйки, именно спутник планеты Земля спровоцировал Лао-цзы на странное заявление, что все «изогнутое» рано или поздно превращается в «полное». Причем, один из радикалов знака «曲цюй» напоминает полукруг новорожденного месяца или букву «U» базового латинского алфавита. Поэтому, опираясь всеми лапками на устойчивое словосочетание «ущербная луна», мы поспешим трепетно, но хладнокровно приравнять древнекитайскую «искривленность» к современной отечественной «ущербности». Помимо вышесказанного, знак «цюй» обозначает все неправильно-лицемерное и даже низко-подлое, противоположностью чему как раз и будет непреклонная искренность, сострадательная отвага и скромная самоотверженность. Это ли не истинное совершенство (цюань), преображающее двуногих хомохищников, как говорят братья христиане, в «подобие Светлого Бога». Ух-ух!