И Эрон, чья мать в обмен на спасение отца согласилась на сделку, стала старейшиной. Она вела занятия в Тодоре, следила за порядком и вела спокойную жизнь. Пока Эрона пытали за каждую попытку напомнить ей, кто она.
Старейшины не знали, что такое жалость или упоение, поэтому просто заставляли его страдать до потери сознания. Хотели выработать рефлекс, чтобы любая попытка вернуть мать ассоциировалась с болью. Но у них не вышло. Возможно, будь он на пару лет младше, до выпуска бы и не дожил.
Зажав переносицу пальцами, Эрон прикрыл глаза, чувствуя опьяняющий вкус алкоголя на языке. С каждой секундой тот всё быстрее проникал в кровь, слегка приглушая душевные терзания. Но не так хорошо, чтобы окончательно забыться. Да и пить на импровизированной могиле матери было не слишком действенно для успокоения нервов. Но он это делал. Всегда, когда приходил на кладбище и часами сидел у плиты с её именем. А за ней была пустота.
Отец решил, что нужно воздать память женщине, отдавшей себя за его жизнь. Поэтому её имя красовалось на фамильном склепе родной семьи.
– Он даже не удостоил её места в нашем, – прошипел Эрон, сжимая горлышко бутылки.
Эрон ненавидел отца, даже сидя у могилы матери. Но скоро он уйдёт отсюда, и тогда Эрона отпустит. Он осознавал, что теперь склепов, где можно поговорить с умершим родителем, было два. Вряд ли у второй плиты он пробудет столько же, сколько здесь, но не зайти не сможет. Эрон хорошо себя знал и понимал, что однажды сломается и явится поговорить.
Некоторым казалось, что пережить смерть родителя, когда уже похоронил одного, намного легче. Нет, это больнее. Когда Эрона покинула мать, больше всего он стал бояться погибели отца.
Тогда он осознал, что смерть это не случай из ряда вон, а последовательный цикл, который однажды догонит всех, кто ему дорог. И был лишь один способ это предотвратить – умереть первым. И с каждым днём подобное казалось всё более радостной перспективой, особенно когда в мире ничего не держало.
– Вот ты где, – добродушно сказал Кадус, выходя из-за поворота.
Эрон поднял усталый взгляд на него и лишь сейчас осознал, что начинало смеркаться. Небо становилось всё темнее, а лучи отражённого солнца практически не освещали дорогу. Кадус в чёрном костюме и рубашке подошёл к нему и опустился рядом, поглядывая на плиту с именем и свежую сирень.