В душе потеплело. Мало кто хорошо отзывался о его матери. На контрасте с отцом она выглядела тираном, что не завоёвывал уважение, а требовал его к себе. Поэтому мама многим не нравилась. Эрону даже казалось, что большинство знакомых радовались её уходу.
Неудобную силу не любят, какой бы величественной она ни была.
Её слова всегда попадали в суть происходящего.
– Правда, – нежно сказал Эрон, смотря на имя. – Слишком исключительной, чтобы её здесь поняли.
Последнее Эрон добавил грубее, осознание слишком ранило, чтобы его скрыть. Будь здесь мама, то бы была недовольна. Она считала, что истинные эмоции это всегда ошибка, которую обернут против тебя.
– То же самое она говорила о тебе, – помедлив, произнёс Кретта. – Мне доносили, что было в Тодоре после случившегося…
Воспоминания о наказаниях и безрезультатных попытках увидеть мать больно ударили по сознанию. Но Эрон не жалел об этом – она стоила каждой пытки, что он испытал. И продолжил бы, но Тодор не спрашивал, когда отправить домой насовсем.
– Она бы гордилась тобой, Эрон, – сказал Кретта, заметив боль в глазах. – Ты поступаешь так же, как и Колет.
Эрон горько улыбнулся.
– Благодарю, – ответил он, чувствуя, как боль слегка притупляется.
Мысль, что мать была бы довольна, его радовала. Она вселяла силу и уверенность в правильность его жизни.
– Думаю, здесь не хватает цветов, – сказал Кретта, сделав шаг назад и оглядев склеп. – Что она любила?
Эрон усмехнулся, понимая, что найти такое дерево поблизости невозможно, но всё же ответил:
– Сирень.
Кретта задумчиво потёр подбородок, пытаясь вспомнить, где её можно было отыскать, но, как и Эрон, осознавал, что это редкость.
– Предлагаю нам с тобой наведаться к магазинчику трав у цитадели, – вдруг сказал Кретта, улыбнувшись. – Вряд ли там есть сирень, но нам точно подскажут, как её вырастить
Слова Кретты теплом отдались в груди, и Эрон, сам того не понимая, кивнул. Кретта махнул рукой к выходу и сразу двинулся туда, по дороге рассказывая, где лучше всего посадить дерево.
И в это мгновение Эрону начало казаться, будто после потери матери он не остался один. Это чувство не поддавалось пониманию или объяснению, оно шло изнутри, словно неоспоримая истина, которую нужно принять.
Июнь, 1215 год, поместье Кристад, Бишрем
Эрон считал кладбище единственным местом, куда приходит с содроганием сердца. Сидя там, он безусловно ощущал ужасную боль, но и некое единение с матерью, которой больше нет. Эта было странное чувство, смесь воодушевления и страданий, с которыми он шёл по направлению смерти.