– Вы Адам Холл? – голос его был тусклым, как бумажная пыль.
Адам медленно поднял голову.
– Я… да.
Пауза. Доктор сглотнул. Он пытался подобрать слова, но они, казалось, застревали у него в горле, как рыбьи кости.
– Мы сожалеем. Роды прошли тяжело. У неё началось массивное кровотечение. Мы сделали всё возможное. Ребёнка удалось спасти. Но мать… – он опустил глаза. – Нам очень жаль.
В комнате будто сгустился воздух. Стены стали ближе. Время остановилось.
– Что? – Адам выдохнул еле слышно. Его губы дрожали, как будто пытались выговорить что-то ещё, но голос предал его.
– Я понимаю… – врач кивнул. – Вам нужно время. Я оставлю Вас.
Он вышел, и дверь за ним медленно, гулко закрылась, как крышка гроба. Свет начал мигать. Один… два… три… и снова загорелся, теперь тусклее, будто неохотно. Адам всё ещё сидел. Он не плакал. Он даже не дышал, точнее, дышал так поверхностно, будто не хотел лишний раз потревожить воздух в комнате. Вдруг всё погасло. Свет исчез. Осталась лишь одна лампа, далеко в конце узкого больничного коридора, который, казалось, раньше не существовал. Из её янтарного, зыбкого свечения выступала женская фигура. Она стояла тихо, почти безжизненно, как будто была вырезана из тумана. Белая больничная рубашка на ней была окровавлена снизу кровь: тёмная, густая, расползалась пятном, как капля чернил на бумаге. Она медленно подняла голову. Волосы прилипли к лицу, глаза блестели пустотой. Губы шевельнулись.
– Милый… отпусти нас. Отпусти… отпусти… отпусти…
Сначала это звучало как просьба. Потом как мольба. Затем как приговор. Голос становился всё более чужим. Он будто рассыпался на десятки голосов: женских, мужских, детских, все говорили одно и то же. Повторяли это, как заклинание. Как проклятие. Словно каждое "отпусти" тянуло что-то изнутри. Свет снова мигнул и фигура исчезла. На её месте старая табуретка. Над ней петля. Она раскачивалась из стороны в сторону, будто кто-то только что покинул её. Голоса продолжали шептать. Теперь они были повсюду: в стенах, под потолком, в груди. Они звали его. Заставляли встать. Подойти. Просунуть голову в петлю. Адам встал. Медленно, словно управляемый не собой. Шаг за шагом он приближался. На лице не было выражения, только пустота. Он ступил на табурет. Верёвка коснулась шеи. Всё было словно в замедленной съёмке. Он не сопротивлялся. Не думал. Он просто подчинился. Табуретка с глухим звуком опрокинулась. Тело повисло. Голоса стихли. Темнота.