Томас смотрел в её зеленые глаза, и его сердце предательски замирало. Но что-то в её взгляде – холодное, расчетливое – заставляло насторожиться. Она говорила о книгах, о лекарствах, о своем брате… Но ни разу не поинтересовалась, почему он, простой подмастерье аптекаря, рискует жизнью ради чужих людей. Для неё он был просто еще одним инструментом, как склянки на полках её отца.
На улицах Альтштадта снова были слышны крики – стража выселяла очередную семью за долги. Город жил своей жизнью: торговцы в порту спорили о ценах, нищие просили милостыню у церкви, богатые дамы в шелковых платьях брезгливо обходили стороной грязные лужи. А в бедных кварталах люди продолжали умирать.
«Я дам тебе ключ от библиотеки,» – голос Анны-Марии был тихим, но властным. «Ты сможешь приходить по ночам. Только вылечи Михаэля.»
Томас смотрел на неё и видел весь их мир – мир, где всё имеет свою цену. Где даже милосердие можно купить. Где больной ребенок из богатой семьи стоит больше, чем сотни умирающих в трущобах…
«Я подумаю,» – ответил он, хотя уже знал, что согласится. Не ради её зеленых глаз, нет. Ради знаний, спрятанных в этих книгах. Ради матери. Ради всех тех, кто умирает без помощи.
А в подвале дома, в самом дальнем углу, среди старых бочек и паутины, стоял его маленький котелок. В нем настаивались травы, собранные при лунном свете на кладбище, смешанные с каплями росы и еще чем-то, чему он пока не знал названия. Томас и не подозревал, что именно эта случайная смесь, а не древние книги, изменит всё…
В ту ночь Томас долго не мог уснуть. Лежа на своей тонкой подстилке, он прислушивался к дыханию матери – прерывистому, хриплому, словно каждый вдох давался ей с трудом. Лунный свет, проникающий через дыры в крыше, рисовал причудливые узоры на полу, и в этих узорах Томасу чудились странные знаки.
Томас чувствовал, как усталость от постоянного страха разъедает его изнутри. Страха, что однажды утром не услышит материнского дыхания. Страха перед возвращением отца. Страха быть пойманным в аптеке. Но больше всего он боялся привыкнуть – к несправедливости, к чужой боли, к смертям, которые можно было предотвратить…
Где-то вдалеке часы на ратушной башне пробили полночь. Их звук, глубокий и чистый, словно разделил время на «до» и «после». Томас поднялся и подошел к матери. В тусклом свете луны её лицо казалось почти прозрачным, словно вылепленным из тонкого воска. Когда-то она была красавицей – соседки до сих пор вспоминали её золотые волосы и звонкий смех. Теперь от той красоты остались только глаза – такие же ясные и добрые, несмотря на все страдания.