Повезло, что наткнулись на избушку егеря.
Тот, увидев нас, только крякнул, смерил взглядом наши посиневшие лица, неподвижные от мороза пальцы и, не задавая лишних вопросов, молча подкинул дровишки в печь. Потом поставил на стол кружки с горячим чаем, хлеб.
И тогда в воздухе был этот самый запах.
Старого дерева, лёгкой гари, палёного керосина. Терпкий, обволакивающий, впитывающийся в одежду, в кожу, в память.
Помню, как мы, осоловевшие от тепла, рухнули на лавки, забыв и про охоту, и про холод.
А потом, когда вернулись домой, я неделю валялся с гриппом и с тех пор даже слышать не хотел о новых вылазках на природу.
Войдя в дом, я огляделся. В свете лампы проступали знакомые черты деревенского жилья: длинная лавка, массивный деревянный стол, к которому, казалось, приросло несколько некрашеных табуретов. Направо – дверь, налево – занавеска, за которой угадывались тени. Из-за неё доносился глухой полушёпот.
Я напряг слух и разобрал голос Сидора:
– А ещё он люльку свою поджигал без огнива! Да дым пущал чуть не на сажень!
Не успел я удивиться, как дверь скрипнула, и в комнату вышла сухонькая бабка с морщинистым, как печёное яблоко, лицом. Глаза её блестели лукаво, но голос был хриплым, сухим, точно её всю выветрило северным ветром.
– Добрый вечер, барин! Проходи, мил человек, вот там хозяин изволит вас принять, – скрипуче проговорила она, указав на занавеску, и тут же исчезла во тьме дома.
Сидор, завидев меня, тут же переменил тон и уже ровным, будничным голосом докладывал:
– Сторговался я за селитру, батюшка, два рубля – пять мешков, а просили-то все десять! А вот и барчук Андрейка, довёз его до вас, теперь позвольте мне откланяться!
Высокий бородатый мужчина, сидевший за столом, не глядя, сунул что-то в руку Сидору, который тут же исчез за дверью.
Затем хозяин, как я понял, это был он, развернулся ко мне, чуть прищурил глаза и произнёс:
– Здравствуйте, молодой человек, как вас звать-величать?