Рустам быстро понял, что риск и удача приносят больше пользы, чем усердие и трудолюбие отца. Но удача – дама капризная: то любит, то плюнет, то снова поцелует. И попал сын уважаемого Акбая в заколдованный круг путешествий между рестораном и тюрьмой. Со временем ресторанов в его жизни становилось всё меньше, они становились всё плоше, пока их окончательно не заменили задрипанные гадюшники. Рустам обрюзг, постарел, осел в провинциальном Канте, куда его как-то занесла нелёгкая, где и перебивался с портвейна на воду.
Внутри зрел какой-то нарыв, который лопнул, когда он перебрал арагы, пропивая хабар домушника Фаруха:
– Ты пойми, всё зря! – кричал сквозь рыдания Рустам, путая русские и узбекские слова. – Всё зря, вся жизнь! Что я вижу? Ты – вор, я – вор, Манька – шалава…. На каком роду мне это всё написано? Разве Аллах хочет, чтобы я, Рустам Халилов, жил, как шакал?
Старый Фарух мог бы напомнить, что это не Аллах отправил сына передовика из Самарканда тащить чужое из холодильника, а жадность, но Всевышний наградил домушника мудрым и добрым сердцем. Фарух обнял товарища, похлопал ладонью по судорожно вздрагивающей спине:
– Не печалься, эфенди! Аллах всеблаг, он знает, как тебе помочь. Скоро ты встретишь на своём пути ангела. У него не будет крыльев, нимба, духовного света, но ты узнаешь его, и не сможешь жить дальше так, как привык.
Рустам рассмеялся, но слова старого Фаруха запомнил.
Сегодня в третьем часу пополудни Рустам, мучимый жестоким похмельем, увидел, как из дверей кантской сберкассы вышел какой-то шалопай со спортивной сумкой, и отправился по совершенно безлюдной улице в направлении Люксембурга.
– Ай, спасибо, дорогой! – шепнул непутёвый сын Акбая кому-то в небе, поднялся с травы, неслышно последовал за пареньком.
Палило нещадно. Ренат медленно прошёл мимо ржавых ворот городского рынка, откуда тянуло приторным ароматом подгнивших фруктов и табаком, мимо неряшливого буфета, у которого вяло переругивались какие-то клошары, и скоро остался один на улице Ленина. По правую руку шумело шоссе на Токмак, по левую тянулись ядовито-зелёные глухие заборы, скрывающие домишки и огороды жителей Канта. Сознание плавилось вместе с асфальтом, давление солнечного света ощущалось кожей. С рекламного плаката на столбе сурово глядели римские легионеры в сияющих доспехах. «Как они сражались на такой жаре?» – подумал Ренат, утирая пот тыльной стороной ладони.