Никонова они пытали еще минут десять, но тот только рычал на них волчонком. Под конец Горшок ударил его кулаком в грудь и, не глядя на жертву, пошел в караулку.
– Мы с тобой еще разберемся! – прошипел Крылов, но Никонов-Наука, скорее всего не слышал, оглушенный болью…
Проходя мимо Пашки, Крылов наклонился к нему и провонял в лицо, улыбаясь во все неровные зубы:
– У тебя есть такие сигареты? – и показал два одинаковых с околышами чинаря на ладони, с гордостью, будто то были золотые червонцы. – Один из них выкурил этот бешеный каплей. Что? Понял? Вечером с вами разберемся.
И ушел вслед за Горшком своей неровной походкой. Вскоре туда подтянулись и остальные… Над дверью караулки зажгли фонарь, а внутри включили телевизор – его свет мелькал в проеме открывающейся двери. Все почти как всегда… И только двое моряков остались на сырой гальке. Они лежали почти рядом, глядя друг на друга так, будто их на секунду подняло на гребень штормовой волны, и они оказались вблизи, а в следующую – где они будут?
… Дверь караулки отворилась, кто-то из молодых вышел и направился к ним, но громкий и злой окрик из помещения остановил его… Фигура помаячила и исчезла. Истрепанный ветрами дворик опустел. Столик под навесом, бывший некогда приличной беседкой, осиротел. Сколько поколений юных морячков, хилых теней, уцепившихся за сигаретки, как за последние соломинки в жизни, искали здесь утешения и укрытия. И в Море смотрели и верили… Но им не дано было и надежды на ответ. От дыма сигаретки в юной голове ничего не укладывалось – дым становился им смыслом и опорой.
– Живой? Ты совсем-то под тюфяка не молоти! Давно бы показал зубы – все бы не выбили. А так – заклюют… на хрен! Ты распаляешь их своей беспомощностью.
Но Леха Никонов, Наука, был явно в нокдауне. Старшина, кособочась как драчливая обезьяна, согнувшись от боли, скакнул к ящикам, поближе к товарищу, да и ветер здесь был слабее. Первое, что он услышал от Никонова, пытаясь усадить его ровнее: