Мне было больше часа до дома, и к подъезду я подходила уже в звенящей, наполненной влагой тишине. Кусты на бульваре перестали цеплять колючими хлыстами мои последние джинсы, а воздух, очищенный грозой от городского смога и гари, бережно держал в ладонях ароматы шиповника и пионов. Мир возрождался, но возрождался иным. Обновленным. Около подъезда я остановилась, вынула из сумки сигареты. Как сейчас помню, их было пять штук. Три лежали в пачке, а еще две были запрятаны во внутренний карман – неприкосновенный запас: одна для меня, и вторая тебе. Хотя ты такое уже не курил, а тонкие сигариллы, что появились в твоей барсетке, мне были не по карману. Я выбросила пачку, а две оставшиеся сигареты растерла в руках и долго пересыпала табак из одной ладони в другую, запоминая чуть горьковатый запах. Запах наших перекуров за углом школы на большой перемене, аромат облегчения, когда нашли свои фамилии в списках зачисленных на бюджет, фимиам первой зарплаты. Табачная крошка отправилась в урну у подъезда вместе со всем тем, что перестало быть нашим общим.
Ты позвонил мне через три дня, спросил, как дела, и заодно похвастал новой машиной. Подаренных родителями денег как раз хватило на паркетник твоей мечты. А я рассказала, что подала документы на участие в конкурсе. Оставшихся двух банок кофе должно было хватить до объявления результатов. Ты посмеялся, сказав, что я не Луна, я – Плутон. Вроде и мозги есть, а из адекватных людей исключена. И знаешь что? Мне впервые стало не больно. И после этого я действительно нажала кнопку «send».
Да, я трусиха. Я сформировала заявку, приложила все документы и три бесконечных дня не могла отправить. Эйнштейн бы прыгал до потолка, получив такое подтверждение относительности времени. Ведь каждая из этих трех ночей длилась вечность. Скорость света – ничто по сравнению со скоростью моих мыслей в те дни. Я снова и снова изучала условия конкурса, считала, сколько лет пройдёт на Земле, если миссия будет успешной и не только достигнет потенциальной экзопланеты, но и вернётся домой. Выходило не так уж и много, каких-то жалких триста лет, большая часть которых пройдёт в анабиозе. Для меня. У тебя такого не будет. А зачем мне Земля, на которой нет тебя?
Командир экспедиции устало перебирал мои документы, пока психолог задавал дежурные вопросы и раскладывал передо мной цветные карточки. Проседь в волосах и тяжелая звезда на погонах превращали молодого еще мужчину в библейского старца. Наконец он поднял голову и прервал психолога: