Но дремота и воспоминания были недолги, надо стеречь табун. Главное, хлеба ещё не поспели, июнь месяц, а это ещё безопасно, коровы не могут объесться и сдохнуть. Бывали случаи в июле, в поспелые хлеба стадо заходило по недогляду пастухов, и бывало по нескольку коров дохло от разбухших зёрен в их животах. И это трагедия, заканчивающаяся зачастую кровопролитием: доставалось, как правило, пастуху. Но это ещё надо смотреть, кто пастух, а то бывало и наоборот. Раньше, до Кольки Рыжего, долгое время пас табун Сёмка Немой, который мог произносить только нечленораздельные звуки «эбэ, эбе», разные по долготе, в зависимости от его эмоционального состояния. Его побаивались, ходил он с большим ножом, икто знает, что у него на уме, – пырнёт и поминай как звали! Особенно после одного случая, когда он по непонятным причинам не справился с табуном, и тот оказался на ржаном поле. А в июле месяце колосилась рожь поспелая! В таком экстремальном случае жизненный опыт требует незамедлительно разгонять коров и гонять их, гонять до полного опорожнения их желудков, иначе разбухшее в их животах зерно разорвет стенки желудка и они сдохнут. Если коровы не опорожнились, «не продристались», то их необходимо тут же зарезать, чтобы не испортилось мясо. Сёмка Немой, по прозвищу Немтырь, сделал всё как надо, но пришлось трёх коров зарезать, которых он не успел прогонять до опорожнения. Надо знать, что корова на селе – это первая и последняя кормилица, отсутствие её – это полная безнадёга, голод, особенно в многодетных семьях. Когда дошёл слух до деревни (кто-то из проезжающих верхом на лошади сообщил, что Немтырь перерезал дюжину объевшихся коров), с десяток мужиков срочно поехали к пасущемуся стаду на лошадях, кто на запряжённой в телегу, кто верхом к ближнему лесу, что под Красной горой в четырёх километрах от села. Подъехав, мужики предстали перед картиной: стадо гуляло вразброд под горой на значительном расстоянии от колосящегося ржаного поля, Сёмка же только что перерезал горло третьей корове, две других лежали с перерезанными горлами невдалеке. Филька Корабль (это опять прозвище, более или менее подходящее, а то такие как Мышонок, Зверок, Гугай – с глушиной мужик, а то и вовсе не поймёшь, на каком языке кличка, например, «Мыя»! И кличка «Мыя» прилепилась к целому семейству нескольких поколений всего не из-за чего: рассказывал Пахомов Гришка весёлой компании мужиков, как он в детстве на колхозную бахчу лазил огурцы воровать. Кто-то возьми и спроси его: «А кто с тобой ещё был?» Григорий вообще-то не любитель был рассказывать, в основном всегда слушал, а тут то ли хорошая погода и весёлый настрой мужиков повлиял, то ли в предвкушении сытного ужина (жена обещала сделать пельмени) влез почему-то рассказать про бахчу, и от неожиданного вопроса неловко замолк, а потом шумно сказал: «Мы…, я…». Все грохнули со смеху! Ну всё! Его сосед, Витька Зида, деловой мужик с большим юмором тут же ему: «Эх ты, Мыя! Мы же знаем, что ты не один там был и драпал с бахчи впереди всех после того, как Филат-сторож орал благим голосом: “Вижу, вижу! слышу, слышу!”». Филат был слеповат и почти глухой, поэтому он часто упреждающе периодически вскрикивал, лёжа на боку: «Вижу, вижу, слышу, слышу!».