Мать не знала, когда я приду в себя, и ежедневно приносила в мою палату смердящие свертки с домашней едой, тщательно упакованные в фольгу, хотя в том состоянии я не мог проглотить ни кусочка! Мне становилось дурно от одного запаха этой пищи, и я не верил, что когда-то любил нечто подобное – знаешь, мне всегда казалось, что при жизни я был вегетарианцем.
А еще, Клавдия Сергеевна все время плакала, рассказывая, как прошел ее очередной день без меня, и, хотя, она ни разу ни в чем меня не упрекнула, я постоянно чувствовал себя виноватым. Она часто жаловалась на то, что ей приходится вставать ни свет ни заря, чтобы поехать на фермерский рынок за домашней курицей или парной говядиной для моих котлет, но ведь я ее об этом и не просил! У нее не было времени, чтобы сходить в кино или просто погулять, потому что она была занята ежедневной готовкой и часами сидела в моей больничной палате, и я мечтал хоть на минуту обрести дар речи, чтобы отправить ее заниматься своими делами, а не носить мне вонючую еду и пересказывать то, что думают о ней соседи. Представляешь, они жалели ее и называли «святой женщиной», посвятившей всю себя любимому тяжелобольному сыну. Вот только никто из них не догадывался, что эта забота была в тягость объекту ее любви. Вот ты говоришь, что мне повезло с матерью, но мне кажется, что она любила не меня, а свои страдания, возвышавшие ее в глазах окружающих. А еще, она была очень одинокой, потому что не умела выстраивать отношения с другими людьми – она общалась с ними лишь в приказном порядке и считала себя абсолютно правой во всех ситуациях. У нее не было ни ухажеров, ни подруг, поэтому сын, который не мог убежать от ее, так называемой, «опеки» стал смыслом всей ее жизни.
Знаешь, Алиса, больше всего на свете мне хотелось встать с кровати, и размяв затекшие мышцы, выйти на свежий воздух. Я мечтал послушать шум листвы и ощутить капли теплого дождя на своем лице, но эти радости мне были недоступны… Когда раздался писк аппаратов, сообщивший о том, что остановилось мое сердце, я как раз думал о легком летнем бризе, но мне так и не суждено было вдохнуть его полной грудью – печально сказал Артур и на его глазах блеснули слезы.
Из розовых, крылья бабочек стали фиолетовыми.
– Как же раздражала меня эта Клавдия Сергеевна, по какому-то странному недоразумению оказавшаяся моей матерью! – повысил голос волонтер Алисы. – Не могло у меня, жаждавшего вкушать эту жизнь и пить свежий воздух большими глотками, быть матери, добровольно заточившей себя в плен кирпичных стен больничной палаты и собственного дома. Я был в ярости от того, что та, у которой была возможность наслаждаться свободой, сознательно выбрала приковать себя невидимыми кандалами к другому человеку. В Египте существовала традиция: когда умирал фараон, с ним заживо хоронили и всю его семью. То же самое произошло и с нами. Днями наполет она сидела у моего саркофага, словно не могла выбраться из гробницы. Но ведь выход-то был! – яростно воскликнул Артур, и Алиса вздрогнула. Она была удивлена, что такой тюфяк способен испытывать бурные эмоции.