–Мало кто теперь ходит на Воронье кладбище, вот уже как пять лет не хоронят новеньких. Родные тех, кто здесь схоронен либо уехали, либо сами слегли. – Причитал старик, пропуская девушку. Стоило только Йене ступить на землю кладбища, как стая ворон, что прятались в кронах деревьев, взмыла вверх.
–Не пугайся красавица. Это они всегда так. К мертвым они привыкли, а вот к живым… сама понимаешь, от них можно, что угодно ожидать.
Йене оставалось только кивнуть, что она еще могла сказать?
–Странно, ты кого то, мне напоминаешь, но не могу вспомнить кого…, а память у меня отличная. – Старик Верманд постукал висок указательным пальцем. – Помню всех, кто похоронен за годы, что здесь работаю, а на лица у меня вообще фотографическая память.
–Я приехала недавно. Узнала, что здесь похоронены мои родители, вот и решила навестить.
Наконец заговорила Йена. Ее голос был сиплым от длительного молчания.
–Сиротка значит. – Самодовольно хмыкнул старик, а Йена только передернула плечами. Расчищенная тропка в ее воспоминаниях была усыпана красным кленом. Впереди шла процессия, облаченные во все черное, восемь мужчин несли два красивых гроба, отделанные лиловым шелком. Прошло столько лет, а она помнила каждый поворот. Тот день отпечатался в памяти подобно раскаленному клейму.
–Фамилию скажешь или хотя бы год? Думаю, это сократит поиски. Или они Безымянные?
– Не нужно, благодарю, я знаю, где они.
Дальше Йена уже не слышала бормотание старика Верманда. Она двинулась вперед, повторяя путь, который шла восемь лет назад. Шаг за шагом Йена приближалась к могилам. Ветка, чужое надгробие или крест, скамейка, ограда, все это было ей знакомо. Она слишком хорошо помнила этот день, а еще хорошо помнила страх, что уронят гробы. Папа с мамой упадут и их увидят все…
Йена остановилась перед неухоженными могилами с надгробиями, где было не видно имен, а фотографии давно дали трещину и теперь на Йену смотрели искаженные лица родителей.
Сколько раз себя Йена представляла этот момент все в мельчайших подробностях, как она опустится на колени и положит венки из живых цветов, что сама сплела. Но ноги словно одеревенели, а руки перестали слушаться, голос, куда-то пропал, глаза нещадно жгло. Внутри разгорался самый настоящий пожар. Больше всего на свете Йена ненавидела это чувство, которое не поддавалось контролю. Оно жгло изнутри, пробираясь до сердца, в самые сокровенные уголки человеческой души. Чувство, что заставляло собираться влагу в уголках глаз и солеными дорожками оставлять следы на щеках.