, которые написали и спели первоначальные баллады, даже после новой аранжировки все равно узнали бы свои истории о жестокой расправе и кровавой мести.
На протяжении всей нашей истории насильственная смерть одного человека от рук другого сопровождали нас: в песнях, которые мы поем, в произошедших событиях и совершенных поступках. Даже в историях, которые мы рассказываем друг другу. В шотландском фольклоре, согласно преданиям, «слуа»[3] – полчище злобных духов, которые нашли пристанище в ночном небе. Не обремененные мирскими заботами, они витают над Гебридскими островами в поисках живых людей, особенно грешников. Забирают тех с собой в небо и сбрасывают на землю со смертельной высоты. Редко можно увидеть слуа в их видимой физической форме. Чаще всего их представляли в виде стаи ворон. Угольно-черная птица долгое время фигурировала в народных сказках как недобрый знак или даже предвестник смерти. Она питалась телами мертвых и всегда стремилась к местам захоронений – таким, как поля сражений и кладбища. Ничто не ассоциируется с убийствами так же сильно, как мрачный образ стаи ворон.
Тяга к историям об ужасных поступках и людях, которые их совершают, – неотъемлемая часть человеческой природы. Она видна еще в средневековых моритатах[4] и викторианских пенни дредфулах[5] – и продолжается в документальных фильмах и подкастах о преступлениях, которые мы сегодня так жадно поглощаем. Сегодня баллады сменились Netflix-ом, но истории остались теми же. Правдивые или вымышленные, убийства – это то, что привлекает всех без исключения. На базовом уровне такие истории похожи на сказку о борьбе добра со злом, где роли жертв и злодеев четко распределены. Чаще всего в основе таких историй есть элемент тайны и загадки, которую необходимо разгадать. Переизбыток детективных романов в первой половине XX века был воплощением этого интереса, поскольку жертва и ее смерть в них были лишь средством для получения интеллектуального удовлетворения от сбора и анализа улик, разоблачающих убийцу. И все это, конечно, ради извращенного удовольствия, от которого приятный холодок пробегает по спине, когда мы читаем об ужасных вещах, происходящих с другими людьми – реальными или воображаемыми.
В разгар жизни мы ищем смерть, и это именно то, что нам нравится. В своем эссе 1946 года «Упадок английского убийства» Джордж Оруэлл был непреклонен в своем убеждении: пик убийств пришелся на золотой век между 1850 и 1925 годами и пошел на спад. Однако спустя более семидесяти пяти лет кажется, что его заявление об упадке убийств было преувеличенным. Будь то художественная литература или новости – убийство, в отличие от любого другого преступления, завораживает, и наша жажда его подробностей неутолима. Мы приглашаем убийства в свои дома каждый вечер, когда смотрим истории о них по телевизору или засыпаем вместе с ними, затаившимися на прикроватном столике внутри книжного блока. Даже убийство, совершенное в самом маленьком городке или деревне, не может остаться незамеченным и избежать подробного разбора в подкасте или документальном фильме. В драматургии оно выступает в качестве сюжетного поворота. Обнаружить его можно где угодно, начиная произведениями Шекспира и заканчивая мыльными операми. Книжный жанр о преступлениях стал литературным гигантом с тех пор, как викторианцы популяризировали детективы. При этом вымышленные сюжеты обычно завершаются поимкой преступника и негласным правилом о неизбежном торжестве правосудия, но в реальной жизни раскрытие преступления – только половина истории. Существует множество препятствий, которые необходимо преодолеть, прежде чем пойманный убийца будет осужден и получит по заслугам.