Вскоре он вновь задремал и проснулся, когда наступил уже глубокий вечер.
А Кенга тем временем начал представление. Плац был освещен светом маломощных прожекторов и костров. Обитатели лагеря притаились в колеблющихся тенях. А посреди плаца безумствовал искусный актер с подвижным, как ртуть, лицом демона. Кенга. Отблески, отброшенные от окон, ежесекундно меняли его фантастическую физиономию, то он казался старым горбуном, то видным мужчиной, то привлекательной женщиной.
Матвеев замер, наблюдая за ним. Его сердце дрогнуло от предчувствия скорых и недобрых перемен.
Каким—то образом за несколько часов Кенга успел обставить свой балаган сложными механизмами и декорациями. Он прохаживался между ними колесом, подпрыгивал, жонглировал, делал фокусы, и беспрерывно, очень связно говорил. Его сверкающий костюм тоже менял цвета, искрился в темноте.
– Смотрите, господа мои! – вздорным голосом кричал Кенга, показывая зрителям живого кролика. – Вот кролик есть, – он накрыл его большим платком. – А сейчас его нет! Тушеный кролик, господа! С овощами! Так и вы, господа мои. Стоит мне щелкнуть пальцами, и каждый станет грудой дымящегося мяса. Но кто вы для меня? Мясо или что—то иное?! Вот в чем вопрос.
Но бродяги вряд ли слышали его. Увидев в руках фокусника жаровню с дымящимся варевом, они ахнули и подались вперед.
– Нет—нет, господа мои, – остановил их движением руки Кенга. – Это всего лишь обман чувств! Ведь это же элементарно, – сейчас он был похож на старца. – Я смог бы осчастливить человечество, накормить всех, помирить и примирить с собой и миром. Я могу вызвать силы настолько могущественные, что о них страшно вспоминать. Но откройте бутылки с вином! Угощайтесь, господа мои! Угощайтесь! С вас хватит и этого…
И в тот же миг в руке каждого из бродяг оказалось по бутылке вина.
– Что же вы?! – бесновался Кенга. Он уже был на канате, и костюм его пылал мрачным багрянцем. – Радуйтесь! Радуйтесь, ведь это легко! Зачем вам эта жизнь?! Очередная череда страданий… Выскочи из сансары…
Матвеев вдруг заметил, что зрители словно растворяются в ночи. Щелкнули и погасли прожектора, и костры почти догорели. Только на сцене с неслыханной энергией кружился артист. Матвеев оглянулся и понял, что из зрителей остался пятеро: он с Кенга и еще трое почти неразличимые в ночной тьме. Это был Савин со своими телохранителями.