– Никита, ты?
Я вздохнул, на секунду задержался на лестнице.
– Я, пап.
Продолжения диалога не последовало, только тарелка стукнулась о поверхность стола. Значит обед готов.
Я прошмыгнул в свою комнату, запер дверь и скинул рюкзак на плохо заправленную кровать. Тут был вечный полумрак и прохлада. Желтая крона тополя уткнулась в мое окно полулысыми ветками, скреблась по стеклу и прятала от меня свет. В другой стороны стекла на нее смотрели старые выцветшие новогодние наклейки, еще бодрая летучая мышь из черной бумаги и частично работающая гирлянда, которую я забыл снять, а теперь уже как бы это было бессмысленно. На подоконнике пылились учебники, которые я так ни разу и не открыл. Рядом зачитанный и ощетинившийся закладками томик Эжена Франца «Листопад». За тридцать второй страницей притаилась обернутая в листок с постыдным стихотворением фотография.
Марта сказала бы, что мне пора тут прибраться. Если бы она поднималась сюда и, если бы я пускал ее дальше порога. Но на моей двери будто гипнотическими невидимыми чернилами было написано – «Марте не входить! Папа, тебя это тоже касается». Марта, чувствуя незримую надпись, следовала указанию. Отец читать такое не умел и настойчиво барабанил в дверь, словно почтальон, который стучит и звонит, зная, что его и в первый раз прекрасно услышали, просто так надо. Из отца вышел бы прекрасный почтальон не работай он водителем в какой-то конторе на окраине города.
Книжная полка над моей кроватью угрожающе прогнулась под тяжестью альбомов и потрепанных книжек. Как мог я чинил ее сам, но все же каждую ночь перед тем, как провалиться в сон представлял, как она срывается со стены и острым краем бьет мне куда-то в позвоночник. А утром оказывалось, что еще одна ночь отвоевана у неизбежного. Ведь однажды она все же сорвется. И я, зайдя в комнату, увижу рассыпанные книги, тюбики масляной краски, фотографии из порванного альбома, и морские сувениры из тех времен, когда мы еще куда-то путешествовали.
Я выудил из кармана телефон. Два десятка полустертых серебристых кнопок выглядели жуткой улыбкой, на тусклом экране сообщения о заблокированных звонках. Два с незнакомого номера, один от Марты и один городской – возможно из школы. Марта знала, что я заблокировал все входящие, но не оставляла попыток. Полистав справочник, я остановился на фамилии Калугина. В отличие от других номеров, записанных по даже мне не всегда понятной схеме, ее контакт украшало имя, фамилия и даже отчество, указание на класс – 11 «а» и даже адрес в Паутине, но там у нее был закрытый профиль, а добавляться я не решался. Зато выудить оттуда фотографию для контакта в телефоне не составило проблем. Она смотрела со снимка слегка прищурившись и приоткрыв рот. Подстриженные под каре светлые волосы едва касались плеч. Тонкая шея выглядывала из воротника с нарочно неровным воротником. Телефон снова прожужжал и выдал сообщение о еще одном заблокированном звонке.