Работа государственным служащим в любом городе Четвёртой Империи тяжела, предполагает недюжинную долю ответственности и помноженную на неё исполнительность. Десятый год службы Заснувшего говорил о том, что он всецело соответствовал этим критериям. Высоко оценивая его заслуги, однажды ему даже вручили премию “Мэр года”, хотя он себе признавался, что до конца и сам не понял, почему. Парадоксально, но, несмотря на колоссальный объём выполняемой им работы по городским делам, направленным, как он искренне считал, на улучшение качества жизни горожан, город не становился красивее и удобнее, не нравился горожанам и, что удивительно, ему самому. В этом плане от горожан его отличало лишь положение, обязывающее говорить либо только то, что вызывало бы у них исключительно положительные эмоции, либо что угодно в зависимости от обстоятельств, только не личное недовольство. Ибо как бы плохо по факту не обстояли дела, во властной среде оно негласно считалось моветоном.
Сегодняшнее же утро ничем не отличалось от предыдущих, кроме того, что, едва встав с кровати, Пётр Иванович обнаружил себя в крайне тоскливом расположении духа, точнее сказать, гораздо более тоскливом, чем обычно. В последнее время тоска накатывала на него всё чаще, и с каждым разом она становилась гуще и мучительнее.
“Наверное это из-за вчерашнего, – нехотя одеваясь, сам себе объяснял он. – Ну кто додумался иконы из пластика делать? Чем дальше, тем хуже, ей Богу! Интересно, крестики на груди они тоже пластмассовые носят? И я ещё со своей речью, как идиот, мол, “это важное событие”, “духовное развитие горожан и моряков”, “патронаж церкви”, “архиерей приехал из метрополии”, “уникальный иконостас”, “финансирование напрямую из имперской казны”. Посмотрите!” – он в шутку раскинул руки перед зеркалом в прихожей. “Тьфу! И почему все улыбались?”
Для ясности: накануне днём Петр Иванович был приглашён на открытие молельной комнаты в здании морского порта, где ему предстояло дать торжественную речь, но увиденное заставило его изрядно понервничать. Речь всё же пришлось дать, но завершив её, он испытал сильное чувство стыда, до тошноты, даже закололо где-то под рёбрами. Благо, к утру его состояние нормализовалось, давление выровнялось, а глаз перестал дёргаться.
Да и в целом какого-то особого разочарования в наступившем дне у него не было, даже несмотря на ощущение накатившей тоски, факт наличия которой, независимо от степени её тяжести, в силу привычки уже прошёл стадию принятия.