Она вдруг поднялась и сказала смущенно:
– Ну, расселась… Вы еще попейте чайку, а я пойду позвоню на вашу базу насчет машины. Номер телефона знаете?
Долгов кивнул, суетливо порылся в карманах, протянул клочок бумаги. Подумал с неудовольствием, что вот она уже на “вы” перешла, вроде как глухую стенку выстраивает.
Когда она ушла в кассу, где стоял телефон, он вдруг разволновался, зачем-то подальше отодвинул чашку и замер в напряженном ожидании, нервно выстукивая пальцами по столешнице. Убрал руки, откинулся на спинку стула, стараясь расслабиться, даже попытался тихонько насвистывать.
“Сбавь, сбавь обороты, старый дурак,– попробовал поиздеваться над собой, хотя, по правде сказать, ни старым, ни дураком себя не считал.– Ты приехал сюда кочегарить, холодный север отогревать, а не ухлестывать за местными красавицами… Смех и горе!”
В самом деле, что это с ним?! Услышав через дверь, что телефонный разговор окончен, Долгов подавленно сжался, чувствуя, что настает время выметаться отсюда по-хорошему.
Так оно и было. Хозяйка появилась в дверях и с улыбкой сообщила, что дозвонилась, и что машина будет у переезда с минуты на минуту. Долгов поблагодарил за угощение, молча оделся, взвалил рюкзак на спину и, враз поскучневший, замер у выхода, растерянно теребя в руках шапку.
Может, впервые за много лет он почувствовал себя не просто существом сильного пола, которого ценят соразмерно величине денежной суммы в кармане, которую он исправно приносит в семью. Он почувствовал себя полноценным мужчиной, который может любить, который вправе надеяться на ответное чувство. Он вдруг с удивлением открыл для себя, что был не прав, считая, будто нет на свете счастья. Оно где-то тут, он чувствует его неуловимое присутствие, его можно найти, стоит только приглядеться, стоит только помедлить на пороге этой служебной комнаты, посреди которой стоит она, которую он, конечно же, видит в последний раз…
Долгов безнадежно вздохнул, тихо попрощался и вышел, борясь с нарастающим желанием остаться под каким-нибудь предлогом.
Было два часа пополудни, но сумерки уже сгущались. Тускло засветились окна крайнего дома. Одинокий фонарь на перроне мотался и поскрипывал на ветру так настойчиво, словно ему не терпелось оторваться со столба и улететь вслед за поземкой. В оранжевом конусе его света вспыхивали косо летящие снежинки.